Главный режиссер новосибирского театра «Старый дом» АНДРЕЙ ПРИКОТЕНКО взялся за «Идиота». Премьера назначена на 28 сентября. Пока не началась суета финишной прямой, я позвал театрального деятеля в проект «Люди как книги», где на глазах изумленной публики режиссер признался, что он… артист и писатель.
— Как получилось, что свой первый спектакль на профессиональной сцене вы поставили в новосибирском «Старом доме»?
— Мой учитель Вениамин Михайлович Фильштинский договорился с Семеном Яковлевичем Верхградским — еще одним питерцем, все 90-е прослужившим главным режиссером «Старого дома», о том, что я сделаю свою дипломную работу в Новосибирске. К тому времени я уже пять лет отучился в Академии театрального искусства на артиста. Правда, хотел поступать на режиссуру, но профессор Ирина Борисовна Малочевская отсеяла меня еще на консультации. Когда я сам начал преподавать, я понял, что на консультации отсеивают самых бездарных… Зато я поступил на актерский курс к Фильштинскому. Мастеру я сразу сказал, что вообще-то хотел стать режиссером, и он мне тут же ответил: «Значит, буду учить тебя сам». Мне повезло — я учился режиссуре в окружении замечательных студентов-актеров.
— Благословенное время экспериментов!
— Я бы не назвал это экспериментами. Скорее, экспромт студента — эксперимент для педагога. Когда ничего еще не знаешь — какие тут поиски, лишь бы не потеряться. Из моих экзерсисов выросли, конечно, полноценные спектакли. В них были заняты такие мои однокурсники, а теперь знаменитые артисты, как Константин Хабенский, Миша Пореченков, Ксения Раппопорт — удивительный был курс. А Малочевская на том курсе, куда меня не взяли, выучила Юрия Бутусова, например. Петя Шерешевский тоже на нем учился. Наверное, сколько-то минут я расстраивался, но сейчас торжествую: к Фильштинскому попасть сложнее.
— В «Старом доме» вы поставили какую-то кальку-копию ваших студенческих работ или все отринули и совершили настоящий побег в профессионализм?
— Никакая это не копия была! Я выбрал пьесу Юрия Рогозина «Санька-Встанька» — откопал ее в журнале «Современная драматургия». Наш спектакль назывался «Саня, Санька, Александр». Главного героя играл ныне покойный Толя Узденский — весь Новосибирск его хорошо знает. С этого спектакля мы с ним подружились, дружба продолжалась до его последних дней. Толя, кстати, из Новосибирска уехал в Петербург, работал в том же театре, что и я. Потом перешел в «Современник»… Он замечательно играл в этом спектакле. И, как мне казалось, для него это была совсем не проходная роль — значительная. В спектакле мощный актерский ансамбль сложился — Сергей Безродных, Вера Сергеева, Леонид Иванов, Елена Жданова. У нас все здорово получилось. А вот тогдашнему директору театра Нэлли Новицкой не понравился. Она хотела сделать из театра что-то типа мюзик-холла. Наш спектакль про алкоголика совершенно не вписывался в эту ее концепцию. Зато очень нравился спектакль уборщицам — они говорили, что получилось жизненно.
— Вы так говорите, будто это не самая душещипательная история, связанная с первым покорением Новосибирска!
— Есть еще одна. До визита в «Старый дом» я из отчего дома никуда надолго не уезжал. И мне нужно было понять, как я буду на чужбине жить три месяца — подумалось, что будет грустно и одиноко. И я решил взять с собой кота. Меня поселили на Грибоедова, на 9-м этаже. И однажды мой кот упал из окна и разбился. Я его похоронил на пригорке возле театра. На следующий день пришел другой кот, незнакомый. Я его взял. Но он тоже погиб. Точно так же. После этого у меня никогда не было котов.
— Возьмем паузу, в которую уместятся ваши спектакли, поставленные в театре имени Тургенева в Орле. Сразу после, в Питере, вас накрыла слава?
— За «Эдип Царь» по Софоклу с Ксенией Раппопорт нас сразу начали награждать. Из этого спектакля при поддержке Алексея Гетмана родилась мастерская театра на Литейном. Потом сделали спектакль «Слуга двух господ», который тоже был очень популярным, и «Антигону» Софокла. А дальше возникла совсем другая жизнь…
— Об этом периоде и так много пишут — мы всегда можем обратиться к первоисточникам. Давайте прибегнем к монтажу, переместимся в 2017-й. Вас пригласили на роль главного режиссера по совокупности заслуг перед «Старым домом»?
— Мне сделали это предложение после того, как мы выпустили спектакль «Вишневый сад», который до сих пор остается в репертуаре. И я не уверен, пришло это решение Антониде Александровне (директору театра Антониде Гореявчевой. — «КС») или Оксане Сергеевне (креативному продюсеру Оксане Ефременко. — «КС»). Знаю одно — мне это предложение понравилось.
— Что прельстило? Небольшой театр, далеко от Питера…
— Далеко — это грустно, конечно. А близкий питерский — слишком консервативная история. Скажите мне, когда в последний раз менялось руководство в театрах Петербурга?! А в «Старом доме» многое возможно, здесь происходят смелые процессы. Директор и продюсер уже лет как 7–8 занимаются серьезной реконструкцией театра. Вдумчиво, не размахивая шашкой. В далеких планах — добиться, чтобы наш старый маленький дом перестал быть маленьким. Мне кажется, мы выросли из этого обаятельного и милого пространства. Мы готовы стать больше.
Де-факто ведь мы давно уже… Вот сейчас делаем международный фестиваль «Хаос». И я очень надеюсь, что он станет резонансным, произведет впечатление на жителей Новосибирска. Так получилось, что на фестивале у нас будут представлены спектакли по трем романам Достоевского. Один мы представим сами — «Идиот», премьера которого назначена на 28 сентября. Из дрезденского театра приедет «Униженные и оскорбленные». Еще одно название — конечно, «Преступление и наказание» Константина Богомолова из Питера. Это уже целая концепция — три Достоевских.
— У театра четкая позиция, узнаваемый профиль, который меняется примерно раз в 10 лет. Был период веселья, комедий и «доступного» искусства, царил камерный театр с тонкой, на полутонах, актерской игрой, сейчас период передового, в чем-то даже авангардного театра. В «Старом доме» теперь обкатываются новые жанры, проходят читки, внедряют в постановки новые технологии, новую речь и новую пластику. Как все это согласуется с кассой?
— Мы — я так говорю, потому что мы всегда втроем принимаем решение, друг друга убеждаем, спорим — не ставим режиссеру рамки. Авангардный — так авангардный, пластический — так пластический. Приглашенным мы доверяем. Скажем, ставит Никита Бетехтин «Цемент» по тексту Хайнера Мюллера — хорошо. Эскиз понравился. Наше требование — чтобы спектакль хотя бы на протяжении двух сезонов (лучше трех) пользовался вниманием зрителей. Фестивальный успех — отлично, но собственный зал важнее. У нас в театре есть один спектакль заслуженный — поездивший на фестивали, награжденный. И вот я прихожу на этот спектакль и вспоминаю, что в Питере есть такой театр «Балтийский дом». У него гигантское здание. И театр редко когда заполняет все свои 850 мест (а раньше их было и вовсе 1100). Так вот, чтобы не было пустых кресел, они закрывают часть рядов занавесочкой. И вот на волне своей памяти я прихожу в театр «Старый дом» на суперспектакль, весь такой авангардный и тонкий. А в зале половина кресел тоже закрыта тряпочкой. Но это же не «Балтийский дом»! У нас всего 160 мест. И я понимаю, что мне этот эксперимент не нравится.
— А постановщики в ответ не говорят: «Ретроград! Представитель другого поколения!»?
— Нет. А что, представители другого поколения не хотели бы видеть себя в просвещенном большинстве? Дескать, нас мало, но мы в тельняшках?! Сидим в полупустом зале и чувствуем себя поколением? Нет такого, им тоже неловко. Короче говоря, давайте делать любые эксперименты — в рамках уголовного законодательства, конечно, — но чтобы это было интересно зрителю. Наверное, я сам должен показывать пример как главный режиссер. И у меня это пока получается. У спектакля «Sociopath/Гамлет» очень хорошие финансовые показатели. Просто лучшие. Это к удивлению директора: сначала она была уверена, что «Гамлет» — совершенно непродаваемая пьеса.
— Затраты ведь на этот спектакль тоже велики, хотя они и распределены между всеми грядущими постановками — перестройка сцены, новые технологические изыски…
— Да, это долгоиграющая «пластинка», перестройка сцены и ремонт здания — не смета спектакля. В этой конфигурации сцены уже сыгран спектакль «Пыль», спектакль «Зулейха открывает глаза». И «Идиот» тоже будет в нее вписан. Вообще, современное театральное пространство — это blackbox. И мы хотели максимально из полуклассической формы — сцена и зрительный зал — «выпилить» этот черный ящик.
— Ваши проекты высокотехнологичные, в них много современного языка, и по форме, и по содержанию. Насколько это сценический жест, а насколько — ваше, собственная внутренняя политика теплого лампового режиссера?
— Нас учили в институте делать такие спектакли, которые нравятся, и про себя. Какие они получаются — вам судить. «Sociopath/Гамлет» и правда считается современным по языку — там рэп, мониторы… Но все начинается с того, что мы решили переписать эту историю, переселить ее обитателей в современность. Мы должны были ответить на вопрос: «А кто сегодня Гамлет?» Возможна ли эта история сегодня? Возможно ли так биться за правду, за честь в наше время? И поиск ответа на этот вопрос привел нас ко всем тем решениям, которые есть в этом спектакле. Мы поняли, что Гамлет сегодня замкнут в себе, он может существовать только внутри своего вымышленного мира. Остальное наслоилось на это открытие.
— Мы находимся с вами в Областной научной библиотеке, а вы много пишете, в буквальном смысле продолжаете великую традицию, заданную Шекспиром. Вы подумывали об издании своих текстов?
— Я готов, хоть сегодня можем отправить в печать сборник из шести пьес: «Идиот», «Социопат», «Русская матрица» (эту историю целиком написал я сам), «Операнищих» по Джону Гею, «Дона Флор и два ее мужа» и текст по роману братьев Вайнеров «Петля и камень в зеленой траве».
— В спектаклях «Пыль», «Sociopath/Гамлет» и многих других высока концентрация правды. И тут не спрячешься за великих писателей — это личные высказывания постановщиков и даже самих актеров (если они — авторы рэп-высказываний). И иногда эта концентрация кажется запредельной, аж перехватывает дыхание от справедливости, точности и смелости. Вы сами получаете удовольствие от этого концентрата правды в своем театре?
— Наверное, можно быть еще более правдивыми. Но тогда всех посадят.
— Еще один эпитет, который вспоминают, говоря о свежих постановках «Старого дома» после «Трилогии», после «Пер Гюнта», — энергетически емкие. Причем эта невероятная экспрессия достаточно равномерно распределена между ограниченным числом актеров. Они выволакивают на себе и сложные тексты, и напряженные пластические решения, и монологи, которых хватило бы на целую труппу. Вы раздумываете о расширении стен и своих возможностей, но выстрелит ли в большом помещении этот уже привычный зрителю заряд?
— Энергия, которая сконцентрирована в малом пространстве, в большом только увеличивается за счет дополнительного воздуха. Ты смотришь историю, которая словно бы находится в каком-то космосе. Когда ты в маленькой комнате — ты разглядываешь взаимоотношения между людьми и на этом концентрируешь свое внимание. И видишь все нюансы и детали. Но когда удаляешься, понимаешь, что история происходит в огромном мире, полном одиночества и метафор. Суть одна. Способ существования актера на большой сцене не сильно отличается от техники актеров театра «Старый дом».
— «Sociopath/Гамлет» в прошлом сезоне был вашим манифестом. И, как я понимаю, нынешний «Идиот» тоже укажет магистральный путь развития театра как минимум на дальнейший сезон. Какие идеи заложены в театральном языке, на котором исполнен этот спектакль?
— «Гамлет» переписан. «Идиот» тоже полностью переписан. Достоевского переписывать гораздо сложнее Шекспира. Потому что Шекспир изначально сформулирован на древнем — можно сказать, мертвом языке, он в первооснове нам недоступен. К тому же пьесу зафиксировали на бумаге только после смерти автора. Так что даже в самом классическом варианте мы имеем скорее представление о пьесе, чем саму пьесу. Остальное все переводы. Трудно себе представить, что чье-то сердце дрогнет на словах: «Быть или не быть». Это скорее какая-то музейная история. Меня обвиняют временами в бегстве от классических основ. Ну давайте тогда не будем отступать, сделаем все как было в театре Globe — поставим (а не посадим) зрителей в партер, пошлем служку с чашей, в которую за малую копейку любой желающий сможет справить нужду прямо во время действа. Тот театр выглядел по-современному вопиюще, какая уж тут классика — варварство! Так что бог с ним, с Шекспиром — мы все равно не знаем точно, как все было.
С Достоевским сложнее. Нужно решиться его переписывать. Поначалу я не хотел этого делать. В отличие от «Гамлета» роман «Идиот» практически все читали, а не только знают, чем все закончилось. Мышкин — не случайный персонаж для русского человека. И все без исключения знают, как нужно играть Мышкина. Я даже сейчас назову этот набор. Мышкин должен быть наивным, чистым, светлым, немножечко странным. И все это так и есть. Я сейчас позвоню какому-нибудь артисту и дам вам возможность реализовать все ваши смелые режиссерские решения. И потом мы вместе посмеемся над тем, что получилось. Потому что на самом деле ни мне, ни вам неизвестно, каким должен быть Мышкин. А вот наш актер Григорьев знает — может, как раз из-за того, что эту историю удалось переписать, переселить ее в наше время. Нам нужно было не давать очевидные команды, а попытаться ответить на вопрос, кто такие Епанчины, кто такая Настасья Филипповна и почему ее детство так активно обсуждается в этом романе, кто такой Тоцкий, кто такой Терентьев, найти их всех в нашей реальности, в итоге понять, кем в нашей реальности должен быть Лев Николаевич Мышкин — и оттолкнуть этот кораблик. И только тогда он сам поплывет.
WPBuild.Ru