Продление меры

В Новосибирском областном суде продолжается открытый судебный процесс над бывшими высокопоставленными чиновниками, которые обвиняются в участии в «организованном преступном сообществе Трунова». На скамье подсудимых — А. Н. Солодкин (экс-советник бывшего губернатора Новосибирской области), его сын А. А. Солодкин (бывший вице-мэр г. Новосибирска, сейчас в кадровом резерве), А. В. Андреев (бывший замначальника Госнаркоконтроля по Новосибирской области).

В заседаниях 9 и 11 сентября суд разрешал очередное ходатайство гособвинителя Марины Морковиной о продлении срока содержания подсудимых под стражей, уже в пятый раз с начала процесса.

На сей раз федеральный судья Лариса Чуб проявила себя несколько необычно. Вопреки тенденции предыдущих рассмотрений суд допустил — по настоянию стороны защиты — оглашение первоначальных материалов следствия, которые послужили поводом для ареста Солодкиных (февраль 2010 г.) и Андреева (ноябрь 2010 г.) и причиной избрания тогда же максимально строгой меры пресечения — содержания за решеткой. То есть не продублировал механически предыдущие свои решения, а более подробно заслушал историю вопроса. (После чего, разумеется, все-таки сработал в режиме ксерокса.)

С точки зрения гособвинения на поверхности две причины, по которым подсудимые должны и впредь оставаться в СИЗО. Это их возможности скрыться, находясь на свободе (о домашнем аресте умалчивается, как о чем-то несерьезном), и/или оказать давление на свидетелей.

По поводу «скрыться» у суда до сих пор имеется аргумент: данные следственного комитета об объявлении действующего вице-мэра Александра Солодкина в октябре 2009 г. в федеральный розыск. Теперь, наконец, председательствующий Лариса Чуб позволила огласить в заседании официальные документы и сведения, из которых следует, что Солодкин-младший в то время находился в законном отпуске за границей, а затем вернулся в Москву, где проходил лечение в одной из больниц, и обо всем этом следствию было известно. Однако, даже взяв с него подписку о невыезде, следственный комитет продолжал числить Александра Александровича в «розыске» для собственных целей.

(Впрочем, в своем постановлении о «продлении меры» судья Чуб вновь избежала необходимости давать оценку этим обстоятельствам. Между прочим, они были откровенно известны еще в ноябре того же 2009 года, достаточно было сопоставить факты и опубликованные материалы СМИ.)

Что касается «давления на свидетелей» со стороны обвиняемых, то фактических материалов этого рода в распоряжении суда нет никаких. Если, конечно, не считать таковыми заявления «бывших членов преступного сообщества» братьев Ганеевых и Надеина, что все последние годы (пока подсудимые в СИЗО) кто-то неизвестный за ними следит либо им угрожает. И если не принимать близко к сердцу неоднократные пикировки между свидетелями обвинения на трибуне и подсудимыми за решеткой в зале суда. На третьем-четвертом году «предварительного» заключения людей, вина которых отнюдь не доказана, это иногда действительно, как любит говаривать Чуб, «некрасиво получается». (Хочется ведь, чтобы люди в клетке на глазах родственников и журналистов сидели тихо, и все было «красиво». Эстетические чувства судьи — презабавная вещь.)

Таким образом, возможности «скрыться» или «давить на свидетелей» (например, из-под домашнего ареста) оказывались в рассуждении суда чисто теоретическими. Вот фрагменты выступления подсудимого Солодкина-младшего, прозвучавшего на этот раз с особой эмоциональной убедительностью: «Я уже неоднократно говорил, что мало найдется людей в этом зале, которые больше, чем мы, подсудимые, хотели бы установить истину по этому делу. Поэтому никогда не было попыток скрываться от следствия, убегать. Я (в 2009 году) приходил на все следственные действия, давал все объяснения в связи с вопросами, которые мне задавали. Но это не укладывалась в ту концепцию следствия, которая была настроена только на одно — на заключение нас под стражу любыми путями. Чтобы лишить нас возможности защищаться, чтобы уничтожать нас физически. Тот размах и тот подход, который происходит не только по отношению ко мне, а по отношению ко всей моей семье, говорит просто об одном: это «заказное» дело, с оттенками политического.

Никто не может сказать, что я на кого-то «давил», кому-то угрожал, что я пытался каким-то образом противодействовать следствию. Потому что этого не было. Хотя на тот момент я был заместителем мэра, имел должность. Почему же сегодня, когда мы почти четыре года находимся под стражей, уже никто из нас давно не работает, нам продолжают говорить /о наших властных возможностях/. Ну как это так? Андреев — пенсионер, Александр Наумович — пенсионер, я хотя и нахожусь в кадровом резерве мэрии, но должность моя давно не вакантна!

Я бы хотел вновь остановиться на теме здоровья Александра Наумовича. Я не столь даже переживаю за себя, сколько за своего отца, это естественно. Сейчас опять наступит осень, начнутся изменения погоды. Ну, ничем это не может быть обосновано — содержание этого человека под стражей. Ничем, кроме одного: что такое указание есть «сверху», что это дело заказное и коррупционное. Ведь если любой здравомыслящий человек честно у себя спросит: неужели это такие страшные люди, мы трое, которые представляют угрозу для общества, социально опасные, что нас нужно держать в клетке? И наверняка никто не найдет для себя объяснения, кроме каких-то заученных фраз.

Никто в этом деле не ответил ни за одну свою «бумажку», ни за одно свое слово сказанное. А ведь эти «бумажки» и эти слова являются теми самыми отлитыми пулями, которые нас убивают. Ну пусть Голошубин (сотрудник ГУ МВД по СФО. — Прим. авт.) мне скажет, каким образом они установили, что у нас есть возможность скрыться с Александром Наумовичем через Казахстан, уехать в Израиль, и так далее, и тому подобное. Это на фоне того, что все наши документы находятся в следствии, что у меня давным-давно нет заграничного паспорта, он уже закончился, понимаете? Кто мне может сказать, каким образом, каким эмпирическим методом дошли до таких заявлений, которые делаются? Ведь это же не бабушки на лавке у подъезда сказали, это говорят полковники, генералы, подписывают документы в полной уверенности, что никто никогда не будет разбираться и эту информацию проверять.

Я понимаю прекрасно, что в жизни любого человека каждый день идет внутренняя борьба добра со злом. Я просто хочу понять: что будет плохого, если мера пресечения мне, моему отцу, Андрею Владимировичу будет заменена на любую, не связанную с содержанием под стражей? Что будет плохого, если мы сюда будем приходить своими ногами?.. Но задача не та. Задача, чтобы мы сидели в самых жестоких условиях исправительной системы Российской Федерации. 24 часа в крытом помещении. Это с теми показаниями, которые дают врачи по отношению к здоровью Александра Наумовича. Это даже не в претензию к сотрудникам следственного изолятора: физически там невозможно создать условия для 70-летнего, к сожалению моему глубокому, больного человека. Почему, когда рассуждают о голословных вещах, не берут в расчет вещи очевидные? Почему никто не помнит о моих детях, несовершеннолетних, которые четыре года без отца растут? Ведь при принятии решения все должно быть взвешено, все аргументировано.

Я в конце скажу только одно, ваша честь. Я никуда не собираюсь ни от кого бежать. У меня здесь дом, семья, у меня здесь родители. И вообще я никогда не считал это место для себя чужим: это моя родина. И мне самому важнее всего доказать невиновность свою, невиновность своего отца, всей нашей семьи, брата моего младшего. Поэтому я прошу вас избрать мне любую меру пресечения, не связанную с нахождением под стражей. И я вас уверяю, что мы будем являться на все суды, и никаких нарушений с моей стороны никогда не будет, это я вам даю честное слово. Спасибо».

Однако в распоряжении суда по-прежнему остается главный аргумент — тяжесть предъявленного обвинения. «Участие в преступном сообществе» (статья 210 УК РФ) в представлении прокуратуры перевешивает всевозможные «погрешности» следствия. Из уст гособвинителя Морковиной прозвучало, что в этом смысле «обстоятельства не изменились».

Правда, в суде было оглашено на сей раз, что подсудимый Андреев первоначально был арестован по той статье из числа «особо тяжких», которая ему в дальнейшем не была предъявлена. А что касается Солодкина-старшего, то показания против него, достаточные для ареста, были собраны в спешном порядке в январе-феврале 2010 года. До этого времени он в уголовном деле не фигурировал, ни в каком «преступном сообществе» замешан или замечен не был, зато потом резко «поднялся» в показаниях «бывших» бандитов-свидетелей до уровня чуть ли не лидера ОПС. (Все это откровенно имеется в материалах уголовного дела.)

«Я, конечно, не завидую Марине Евгеньевне /Морковиной/, ей приходится отстаивать честь мундира людей, которые сфабриковали это дело, — сказал в своем выступлении Солодкин-старший. — И как можно говорить о том, что «обстоятельства не изменились», если вернуться к допросам по Филиппову, по Надеину? А если вернуться даже к одному допросу Александра Дмитриевича Никитина, генерала, который сказал однозначно, что никакого «интереса» у Солодкиных на /Гусинобродской/ барахолке не было? Что он прекрасно знает о том, что Цыганков и Бархатова (следователи СУ СКП по СФО — И. А.) уговаривали нас дать показания на руководителей города и области взамен на нашу свободу, и они были уверены, что мы это сделаем. Что он подтвердил, что нет никакой «конспирации», о которой постоянно говорили, почему меня так долго якобы не могли «вывести на чистую воду», генерал Никитин подтвердил, что «мы даже Трунова-то приглашали к себе на разговоры через вас на протяжении очень многих лет», это тоже было сказано здесь, на суде». (Александр Наумович еще не упомянул в этом месте, что Никитин в принципе отвергал, как и многие до него, определение «преступное сообщество Трунова», как непрофессиональное и выдуманное следственным комитетом.)

Итоговое постановление судьи Чуб было, как обычно, подробным и привычно игнорирующим все доводы стороны защиты. Резанула слух странная формулировка, повторенная минимум дважды: все аргументы подсудимых и адвокатов «не являются безусловными основаниями» для изменения меры пресечения. Как будто доводы прокурора Морковиной страдают некоей «безусловностью». И словно бы задача суда — стремиться к какому-то абсолюту, а не руководствоваться совестью и здравым смыслом.

Срок заключения под стражей был продлен до 15 декабря.