Режиссер из Нижнего Новгорода Алексей Логачев поставил в Новосибирском академическом театре «Глобус» обветшавшую советскую пьесу так, что зрительный зал будто ударило током. События пьесы и спектакля не выходят за пределы одной квартиры, но страсти там кипят всю ночь. Как ни странно, делят не деньги, не имущество. Делят сына-подростка. Нюансы премьерного спектакля «С вечера до полудня» по пьесе Виктора Розова в «Глобусе» разбирает «Континент Сибирь».
Режиссера Алексея Логачева можно назвать театральным реформатором. Когда его коллеги в вихре экспериментов ходят по сцене на руках, он возвращает зрителю русский психологический театр. В своих спектаклях исследует нормальные человеческие отношения, где в основе личности остаются порядочность, честность, эмпатия, любовь к ближнему, наконец. Людям с таким базовым набором качеств живется сложно — вне зависимости от материального благополучия. Всё сложно в семье Жарковых — в дружной обеспеченной семье титулованного писателя, проживающей в сталинской высотке в центре Москвы.
Москва в этом спектакле — понятие условное, как и время действия. Пять олимпийских колец, повисших над головами героев, — вневременной символ спортивного единства всех стран и народов. Но кольца — далеко в небе, а беговая дорожка — здесь, под боком. Ким Жарков — тренер по легкой атлетике, его работа — бегать со свистком. Он не признается сам себе, что давно бегает по замкнутому кругу, как и его отец, как и его сестра. Для того чтобы свернуть на другую траекторию, что-то должно случиться. Оно и случится. Сейчас-сейчас. Смотрите, как они замедляют бег, сходят с беговой дорожки, движутся в рапиде, словно призраки. Рассаживаются вокруг стола. Как у Чехова: люди просто обедают, а в это время…
А «это время» тоже замедлило бег, чтобы помочь персонажам остановиться, разобраться в себе и друг в друге. Оно словно бы существует в двух измерениях, «это время», и в другой, параллельной, реальности несется стремительно, как рычащий лев, если бы он вырвался на свободу. Зоопарк у них под окнами, но фигуры зверей в сценографии Марии Утробиной нависают над беговой дорожкой, зажимают со всех сторон пространство квартиры, где тоже обитают хищники, запертые в неволе. Всего за 20 часов — с вечера до полудня — рушится клетка обывательского мирка, в котором каждый пытался устроиться так, чтобы не бередить застарелые раны.
Изначально пьеса Виктора Розова называлась «На беговой дорожке». С нее начинается и фильм Константина Худякова 1981 года, но там это просто обозначение профессиональной принадлежности. В спектакле «Глобуса» беговая дорожка, опоясывающая квартиру Жарковых, выполняет еще и полифоническую функцию. В то время как в квартире все идет своим чередом, за ее стенами по беговой дорожке к дому приближается гость, и его пластический рисунок намекает на то, что принесет и привнесет он с собой.
Сегодня у Жарковых целых три гостя. Давний друг Жаркова-старшего Егорьев согласен всю ночь слушать монотонный роман, потому что понимает, каково это — сдирать с себя корону успешного литератора. Потом неожиданно явится командировочный Лёва, девять лет назад оставивший сестру Кима Нину с неизлечимой травмой — физической и душевной. И наконец, выпорхнет из туманного далека заморская дива Алла, которая тоже в свое время уехала в лучшую жизнь от мужа и ребенка, нагрузив их комплексом ненужности. Все трое — триггеры душевного слома целой семьи, когда бывает очень-очень больно, но только так возможна полная перезагрузка сознания.
Главный конфликт пьесы завязан на столкновении призрачного прошлого и пугающего будущего, личных привязанностей и необходимости отказа от них. Якоря так прочно увязли в песке, что наверх не поднять. Ким, воспитав и вырастив единственного ребенка, от себя его не отпускает. Нина не отпускает былую любовь, которой и след простыл. Жарков-старший не отпускает от себя высохшее ремесло. Розов подавал неприемлемые для себя вещи с гневным советским пафосом; Логачев выбрал интонацию сочувствия к каждому персонажу.
На разборе спектакля «С вечера до полудня» Московского Нового театра критик Павел Руднев отмечал: «Мне кажется, что это вообще самая прекрасная пьеса Розова, которая без купюр может смело идти в современном театре». Это было сказано 12 лет назад. Теперь более очевидными стали огрехи, за которые в постсоветском пространстве на драматурга обрушилась критика: устаревшие идеи, шаблонность подходов, ходульность персонажей, морализаторство и нравоучительность. К тому же пьеса привязана к советским реалиям, прочно встроена в эпоху застоя. Но если лексика сегодняшней повседневности кардинально изменилась, то век казенный стал еще нахрапистее. Перед постановочной командой «Глобуса» стояла задача избавиться от одного и сохранить другое. Ведь бережное отношение к первоисточнику приобрело принципиально иное значение, чем в прошлом веке. Тогда кто-то отваживался поставить пьесу без купюр, невзирая на цензуру. Сейчас задача заключается в переводе текста на современный язык. Актеры погружались в текст не спеша, разбирая каждую реплику или отказываясь от нее, если это противоречило актерскому самочувствию. Было важно все — как ты встал, как пошел, как оглянулся и как замолчал. Что происходило до конкретного диалога и почему он построен именно так. Чем наполнены слова и что остается между слов.
Какие впечатления оставили в Новосибирске оркестр и хор Теодора Курентзиса?
В оперативной памяти зрителя свербит Чехов. «Как все нервны», — говорил доктор Дорн, и ток невидимой змейкой пробегает по квартире Жарковых. «Неблагополучно в этом доме», — сетовала столичная белоручка Елена Андреевна, и неожиданные гости из прошлого, едва переступив порог, почувствовали то же самое. Алексей Логачев поставил Розова как Чехова. Присвоил истинно чеховские темы: призрачность успеха и нереализованность амбиций, творческий кризис и выгорание художника, неустроенность личной жизни и ощущение неминуемого краха, любовь, загоняющая в клетку, и любовь, дающая свободу. Настроил актеров не проговаривать чувства, а проживать их. Вдохновил Александра Варавина наделить писателя Жаркова гримасой вечного раздражения на окружающих, но прежде на самого себя. Предложил Егорьеву (Артур Симонян) быть носителем щадящей истины — когда солгать другу-орденоносцу не имеешь права, но и уничтожать правдой не станешь. Добавил Нине (Анна Михайленко) хромоту как следствие полученной в походе травмы, логически вытекающую из текста пьесы и оправданную ее упорным однолюбием, ее обреченным одиночеством. Дал простор Андрею Вольфу найти в карьеристе Лёве основу для жизни человеческого духа. Помог Андрею Андрееву сделать своего героя розовским мальчиком сегодняшнего дня, впитавшим то, что дала ему семья, но и способным на протест против семьи. Создал атмосферу, в которой Ким Ильи Панькова вывернул себя наизнанку. Вручил ему пистолет, который обязательно должен выстрелить.
Чеховский Иван Войницкий всю жизнь работал на своего кумира, верил в его высокий талант и в свою миссию питать этот талант. И вдруг, в один момент, все рухнуло, и оказалось, жизнь прожита зря. Розовский Ким Жарков всю жизнь топил в любви к сыну обиду на уехавшую жену, все силы вложил в него. И вдруг, в один момент, все рухнуло, и оказалось, жизнь прожита зря.
И Войницкий, и Жарков защищают свое самое дорогое, которое хотят отнять. Оба носятся по дому с оружием и палят куда ни попадя. У Чехова в «Дяде Ване» про револьвер сказано прямым текстом. У Розова в «С вечера до полудня» ночной эпизод выстрела из стартового пистолета оказался зашифрован в подтексте. Пьеса дает основания укрупнять действие, отталкиваясь от взрывного характера персонажа, от реплик его взвинченного сознания, от таких ремарок, как «весь натянулся как пружина» или «врывается в центральную комнату». Кульминацию спектакля Илья Паньков играет наотмашь, на оголенном нерве, во всю неистовую мощь своего актерского дара.
В жизни убежденного однолюба присутствует единственная женщина, и другой у него быть не может от слова «совсем». Одно только упоминание про Аллу (Елена Гофф) вызывает у Кима видения прошлого, плывет перед глазами невесомый силуэт в белом спортивном костюме, мерцает в дымке времени чарующий облик акулы, лязгающей хищной пастью, неземное чудо манит за собой, в даль светлую. И вот она явилась воочию, эта женщина в белом, и собралась увести за собой не его, Кима, а его единственного ребенка. «Ким, милый…», — мягко произносит иностранка, мелодичные трели ее голоса способны растопить арктические льды. «Не смей называть меня милым!» — ревет раненый зверь, не умеющий зализывать раны. Через стон, боль, ночные вопли, через отчаянный выкрик Альберта «Ну что, ну что, папа?» Ким, неожиданно для всех и прежде всего для самого себя, совершает самый героический в своей жизни поступок.
У любви могут быть десятки вариаций: я тебя никому не отдам, я не смогу жить без тебя. Или: я научусь жить без тебя, лишь бы ты вырвался за круг беговой дорожки. По соседству с «Глобусом» разворачивается похожий сюжет. Типичный эгоцентрик манипулирует бывшей женой, устроив дележ сына-подростка. В театре Сергея Афанасьева молодой режиссер Константин Брюзгин поставил спектакль «Без свидетелей» — тоже в марте нынешнего года и тоже по советской пьесе. Видимо, советская драматургия, поднимающая вневременные нравственно-этические вопросы, возрождается для второго дыхания.
Второе дыхание свежее первого. Алексей Логачев поднимает действие до трагикомических высот, когда хохочешь над нелепостью поступков и вдруг начинаешь лихорадочно выуживать из кармана носовой платок. Слезы сострадания и слезы просветления — одинаковая субстанция. В фильме 1981 года все сравнительно спокойно, прямо-таки тишь да гладь, эдакая советская медитативность, несмотря на импульсивную нервность Леонида Филатова и затаенную тоску Людмилы Савельевой. «На самом деле это кино кричало, кипело, доводило драматизм жизненных ситуаций до предела», — в рубрике «Серебряная коллекция «Мосфильма»» написала автор, которой не довелось посмотреть взрывной спектакль Алексея Логачева.
Трагикомедия «С вечера до полудня» являет еще один виток сюжета, еще одну попытку удержать былую любовь этой безумной ночью. У Нины останавливается взгляд, когда невесть откуда, из каких-таких далей вырисовывается Лёва. У Лёвы — другая жизнь, у Нины — прежняя. В спектакле Егора Равинского, поставленном полтора года назад в «Школе современной пьесы», Лёва — «типичный нарцисс, не способный к любви и сопереживанию». В спектакле «Глобуса» Лёва — хирург, промывающий застарелую рану, но делающий это бережно и осторожно, с искренним сочувствием к больному. Наутро «больная» свежа, как роза, – в светленьком костюме, с модельной прической, с ярко-красной помадой, с совершенно иным взглядом и на Лёву, и на весь мир. А Лёва поспешно покидает этот дом, прижав к себе тощенький портфельчишко. Слишком много впечатлений свалилось на его спокойную голову, слишком погорячело в его холодном сердце, слишком совестно для него испытывать душевное смятение, вызванное выстрелами, слезами, метаниями, признаниями, сожжением рукописи, сожжением мостов.
Круг беговой дорожки разорван для всех участников ночного марафона. После расставания с израсходованным прошлым идешь в будущее обновленным. А там — новая беговая дорожка, только прямая.
WPBuild.Ru