Выставочный 2024 год в Новосибирском художественном музее «закруглили» несколько хитовых выставок. Интересной диалогической парой среди них смотрелись две выставки-антологии — персональная выставка омского живописца Геймрана Баймуханова и «династическая» выставка Мосиенко. Двух Мосиенко — Сергея и Кристины. Которая, соответственно, Сергеевна.
Обе экспозиции — из разряда «выставка достижений». Суммарное, наработанное. Разные по духу и стилю. Но в эстафетном диалоге друг с другом.
Выставка «Игры разума», можно сказать, «передала публику» Баймуханову из рук в руки: при всем различии этих художественных миров зритель, любящий эстетику Мосиенко, с интересом и симпатией воспримет и почерк Геймрана Баймуханова. Диалоги, параллели и пересечения, продуцируемые контекстами выставок, — это вообще «фишечка» нынешнего контент-стиля НГХМ. Как и программирование долгого «послевкусия» выставок.
Например, у «Игр разума» событийное эхо, превышающее хронологию выставки, — мощное расширение арт-бренда «Мосиенко». Вдвое расширяющее. Кристина Мосиенко — это и династическая преемственность, и самодостаточность. Одно другому не просто не противоречит, а выглядит живейшим естеством.
Выставка двух Мосиенко «Игры разума» в принципе была сверхплотная — одна из самых предметно насыщенных в 2024-м. И двойственная не только по составу. Но и по паритетной причастности к двум мирам — изобразительному искусству и журналистике.
Сергей Мосиенко принадлежит сразу к двум творческим союзам — Союзу художников и Союзу журналистов. Мосиенко, пожалуй, главный медиахудожник Новосибирска на протяжении последних сорока лет. Не единственный, но самый запоминающийся. Для новосибирской газетно-журнальной иллюстрации он практически та же величина, что Александр Шуриц для иллюстрации книжной.
К слову, художники эти были друзьями, обходясь без стереотипной для таких дружб ревности. Ревность отлично, в зародыше профилактировалась взаимными оммажами разной степени ироничности и толковым разделением поля занятости.
Много букв и много линий
Благодаря Мосиенко новосибирская пресса (в ту пору, пока она была реально печатной и бумажной) имела, пожалуй, самое эффектное за Уралом визуальное брендирование.
В Новосибирске с немалой помощью Сергея Мосиенко укоренилась эстетика рисованной обложки и рисованной иллюстрации — более нарративной и концентрированной, чем фото. Насколько эффективно рисунок может работать на медиабренд, конкурируя с фото, — об этом доходчиво расскажут обложки New Yorker и Vanity Fair. Их образцы за 1920–60-е — теперь музейные шедевры ар-деко, стримлайна и поп-арта. Да и нынешние номера часто одеты не в фотопиксели, а в акварель, темперу или тушь.
Для Новосибирска такая практика оказалась удивительно органичной (мы ж СибЧикаго как-никак!). Визуальное «я» культового для позднего СССР журнала «Эко» — это обложки от Мосиенко. А для еженедельника «Новая Сибирь», самой продвинутой и респектабельной газеты средних 90-х, черно-оранжевая графика Мосиенко — вообще главная персонификация. От медиамиссии стилю Мосиенко-старшего достались смысловая густота и снайперская броскость композиции (обложечная картинка требует моментальной хваткости — в пестроте газетного киоска себя иначе не заявишь). А еще — непринужденная любовь к текстовым элементам.
От тюрьмы и от рая не зарекайся: открытие Славы Чимитова в ЦК19
Художники повышенной принципиальности наличия текстов в составе композиции боятся как огня (когда текст — не вывеска в городском пейзаже, а часть нарратива). Мол, зачем так повествовательно — цвета и светотени же все рассказали. Фу, когда «многабукаф»…
У Сергея Мосиенко не просто нет страха перед надписями — взамен него практически литераторская любовь к текстам. Они у Мосиенко и проводники сюжета, и орнаментальный элемент. Да, практически как в дотипографские времена, в узорчато-страдающем Средневековье.
К слову, на выставке показали пышный привет той эпохе — графическую серию «Химеры», исполненную со скрупулезностью средневековых бестиариев. С небуквальным, но вполне узнаваемым техническим сходством. В духе раскрашенных гравюр со всякими мантикорами, моноподами и гарпиями.
Отношения Мосиенко-старшего с живописью и графикой издавна довольно причудливые: графические работы у него практически никогда не бывают чистым монохромом, снабженные акцентной колоризацией. А живопись детализирована контурными элементами и текстами в духе ботанических и зоологических атласов эпохи Просвещения. Впрочем, Мосиенко играет только с научно-книжной эстетикой XVIII века, не углубляясь в эту узорчатую, но неуютную эпоху так, как это, к примеру, делает Шемякин. В почерке Сергея Мосиенко практически нет стилизации — он всегда остается в рамках своего художественного «я». Единственное допущение побыть «не собой» — это дружеское цитирование манеры Александра Шурица. Впрочем, она, эта манера, настолько характерна, что цитата и опознается сразу как игра, этакий бадминтон арт-почерков.
Опять об Пушкина!
Мосиенко предпочитает играть с эпохами не стилизаторством, а, так сказать, на персональном уровне — делая великих личностей прошлого персонажами своих ироничных, на грани буффонады, сюжетов.
В этом Мосиенко в каком-то смысле наследник Даниила Хармса, любившего устраивать в своих текстах «цирк из классиков». В 80-х и ранних 90-х эта его манера тоже вполне восторженно идентифицировалась зрителями-читателями на страницах «Эко» и «Новой Сибири».
Тем более, тогда она еще и изящно ложилась на апокриф о том, что Хармс умер в Новосибирске. В тогдашнем Новосибирске это числилось практически готовым фактом. Частью сити-брендинга. Да пришел облом откуда ни возьмись. За 90-е историки, археографы и краеведы выяснили и кодифицировали: никакой Хармс в Новосибирске не умирал, беда эта с гражданином Ювачевым случилась в его родном Ленинграде, причем в весьма некомплиментарных для того обстоятельствах. И довольно, мол, о том.
Впрочем, хармсовская традиция «цирка классиков» именно в Новосибирске смотрится мило-органично — в контексте долгой влюбленности Новосибирска в Ленинград/Петербург. Влюбленность эта настолько по-девчоночьи пылкая и некритическая, что и гостям города через недолгое время становится заметна. Это, пожалуй, уже вплавлено в коллективное новосибирское «я».
С классиками Сергей Мосиенко управляется не цинично, но с какой-то юннатской удалью — не боясь вынести на холст ни демонов изображаемого персонажа, ни его альтер эго (вторые «я» у некоторых бывают страсть какие конфузные). Вот Набоков-энтомолог в инфантильных твидовых шортиках и гольфах. Как он, помнится, утомлял ретроспекциями из своего счастливого детства. На сороковом возврате к теме оно уже становилось невыносимо счастливым для читателя. А Мосиенко эту раздраженную эмоцию конвертировал в позитивное. Гольфики, шортики — ну лютая милота ж!
«Бим и Бомж» — из обоймы лингвистических шуток от Мосиенко — рефлексия его словесного чутья. «Редиска, редька, репка и хрен с ними» — обращенная в натюрморт игра с идиомой.
Гуляет Данте по полесью. Куприн в «Глобусе»: из песни снов не выкинешь
Художнику с таким восприятием языка, наверное, отлично удалась бы любая книжка Льюиса Кэрролла. Впрочем, его иллюстрации к «Золотому ключику» выглядят не менее сюрреалистично — с такой визуализацией сказка о деревянном ребенке звучит… э-э-э… не по-детски.
Почерк Кристины Мосиенко в этом дуэте обладает шармом автономности — в собственных творениях она демонстрирует почти японскую изощренность графической манеры, отличной от отцовской. А в соавторских работах — конвергенцию и прорыв в общий, «семейный» стиль. Не похожий, впрочем, на оба слагаемых — получается в сумме нечто третье. Новое и другое.
Город-вдохновитель и глобус-натурщик
Выставка Геймрана Баймуханова «Моменты», как и «Игры разума», — экспозиция-резюме. Свод итогов за 10 лет. От острой метафоричности двух Мосиенко она отличается безыскусной, казалось бы, повествовательностью. Мол, как картина называется, то и нарисовано. Впрочем, эта простота — как строки про «мороз и солнце». Вроде бы просто слова. А вслушаешься — суперлирика и культурный код красоты по-русски.
Жанровая сфера Геймрана Баймуханова — это тоже лирика. Лирический пейзаж. Или лирический натюрморт. Вполне материальный, предметный мир, но магически переосмысленный. Как это делали импрессионисты.
Некоторые их приемы Баймуханов «перековал» и взял в собственный арсенал. За что провинциальная арт-пресса тут же назвала его сибирским Ван Гогом (явно гордясь навыком отождествления). И по стопятьсот раз повторила этот эпитет.
Сейчас, уважаемый читатель, будет пятиминутка сарказма. Нет медиаштампа более тошнотворного и подспудно ущербного, чем конструкция «региональное прилагательное + глобальное существительное». Сибирский Арбат, новосибирские Лужники, маленький Париж, белорусский Мэл Гибсон (это актер Котенёв из сериалов канала «Россия 1»), русский Тимоти Шаломе. А вот это — Марк Эйдельштейн, если кто недопонял (который, вообще-то, и не совсем русский). Русский Стинг (да, в одной большой молодежной газете так назвали Валерия Меладзе). В этот момент, наверное, где-то должен навзрыд заплакать Гордон Самнер, осознавший, что он — английский Меладзе.
От дурацкой идиомы «Сибирский Ван Гог» Геймран Баймуханов и не растаял, и не забронзовел. Он ответил на это неуклюжее славословие с изящной иронией — принялся рисовать подсолнухи. Очень разные — в разных пространствах, временах суток, с разной оптикой. Этакие портреты цветов. Ван Гог, говорите? Ну, вот вам, вангогское. В паре с Мосиенко получился отличный дуэт ироний…
По большому счету, Баймуханов ни в каких «подсвечивающих» атрибуциях не нуждается по причине абсолютной самодостаточности. Он одновременно очень космополитичный живописец и очень омский. Пейзажи из множества дальних путешествий, не обладая фотографической детальностью, моментально опознаются. А по омским зарисовкам понятно, что сделаны они могли быть только в Омске — только в его пространстве и в его оптике.
Омские пейзажи Баймуханова — идеально наглядный материал для темы «Город как формфактор стиля». Новосибирск продуцирует совершенно иные пейзажные эстетики — не хуже или лучше, просто другие. А для тех, кто устал от «новосибирскости», Омск от Геймрана Баймуханова — вполне себе действенная визуальная терапия, почти как выезд на новогоднюю декаду в этот самый Омск. К слову, тем, кого дела не отпустят из Новосибирска в новогодние дни, выставка и впрямь в этой роли пригодится — она работает до 19 января.