Путь к ангелам

В Новосибирске вышел в свет альбом художника Александра Шурица. Замминистра культуры Новосибирской области Григорий Милогулов признал, что теперь восстановлена историческая справедливость. И правда, в двухтомнике представлено все то, чего мы так долго ждали — репродукции картин, книжная графика, фотографии. Не дают увесистые томики «Живопись» и «Размышления» только шанса отмотать три года назад, чтобы довести до ума начатые с Александром Давидовичем при жизни дела, как следует отозваться на приглашения, воздать должное.

Я вечно ходил вокруг да около. На первой выставке «Восьми» в 1987 году — в буквальном смысле. После арт-обстрела на «персоналке» Хорста Янссена 1986 года, организованного Дойче Банком в Новосибирской картинной галерее, искусство этой выставки добило. Казаковцев, Мандриченко, Мосиенко, Шуриц — работы всего квартета я дотошно переписал в свою записную книжку. Пошарашился вокруг героев на открытии. Но так и не дал себе шанса с ними заговорить.

И даже во время шествия под названием «Лента Стебиуса» по Красному проспекту, в котором Шуриц шел с пустой золоченой рамой, а я — где-то рядом, не дал.

Я помнил любимую историю про Урфина Джюса и его деревянных солдат, обретших плоть благодаря художнику Шурицу. Я оставался ребенком, а Шуриц все так же показывал мне сказки. Эта система сложилась слишком давно, чтобы изменять устоявшиеся порядки.

Конструкторы реальности

И все же к середине 90-х мы были уже знакомы лично. Запав «на культуру» в газете, я начал дневать и (редко, но бывало) ночевать в мастерских — в том числе на Советской, где находилась «двухкомнатка» Шурица. В каждый визит хозяин наливал чай, а гость разглядывал все эти плотно раскиданные по стенам артефакты, постеры, картины, словно бы видел их впервые.

А я ведь многое уже знал — например, про эту игру в Сальвадора Давидовича и про выставку в Доме ученых в 1975-м, которую, конечно, закрыли. Причем Шуриц был уверен, что все дело в картине «Воспоминание о 20 июля 1969 года», на которой он изобразил американского астронавта, свое отражение в его шлеме, а рядом — Марию Магдалину и Иисуса Христа, девушек из Евангелия и маленького сына. Оказалось, «провинилась» подпись к портрету фотографа Эдмонда Керзона на иврите.

И про то, как он пять лет трудился по специальности — промышленным дизайнером в специальном художественном конструкторском бюро. Гранил облик ЭВМ и мотоцикла «Иж-80».

И про итальянских, голландских, бельгийских, израильских коллекционеров. Все это десятилетие — с перестройки до миллениума — советское и постсоветское искусство требовалось срочно и всем.

Несколько раз я приводил в мастерскую русских потенциальных покупателей. Хозяева жизни пытали художника про размеры и цены. Интересовались портретами на заказ. Шуриц мягко напоминал, что готов продать написанное по вдохновению. И, игнорируя тему размеров, демонстрировал свой город, населенный клерками, кошками, секретаршами и просто девушками.

Вокруг Александра Давидовича тогда уже возник этот флер главного и самого успешного художника города. Все знали, что он дороже всех новосибирцев оценил (и успешно продал) свою картину европейскому коллекционеру. И что вообще не продает дешево. И что он — бренд, который делает холст/масло новым золотом. Что эти работы драгоценные, и они будут только расти в цене. Гости подолгу останавливались перед давней картиной с зеленым лугом и лежащей на ней реалистичной женской фигурой. А потом возвращались к новому «золоту». При мне не покупали.

Как-то я спросил художника напрямую: «Вас не обижают отзывы зрителей на образцы вашей «новой живописи» — дескать, какие-то жуткие женщины с длинными шеями, и темные к тому же…» Шуриц ответил: «Даже когда я красил темперой в духе «мягкого сюрреализма», меня не слишком занимала патология тела, сильное искажение пропорций, как у Дали. Увлекал сам принцип выдуманной зоны, внутри которой действуют какие-то порой нереальные персонажи. Но однажды я понял, что материал закончен — зона была ограничена. К тому же меня перестала удовлетворять в темпере некоторая глухость цвета. Все начало меняться, когда я перешел на более свободный стиль — с упором на натуральное изображение в иных координатах».

Их с Сергеем Мосиенко занимали библейские сюжеты. Не знаю, с подачи ли Биробиджанского музея, который заказал такую серию, или наоборот — музейщики узнали о глубоком понимании предмета художниками… В юности я часто слышал такую характеристику королей кисти: или молчит, или потешится. И правда, с иными лучше сразу выпить, иначе беседа не склеится. С этими же двумя мастерами, с Александром Давидовичем и Сергеем Сергеевичем, предпочтительнее казалось гонять чаи и слушать. Шуриц погружал меня в контекст религиозных мифов предложениями, отбитыми полуулыбкой. Я смотрел ему в рот и особенно не перебивал — покорно умнел, как и должно быть в диалоге с учителем. Он ведь преподавал с 17 лет — умел добиться непрерываемого внимания. Мешал мудрость с иронией. Начнет про ангелов и богов, а закончит так: «Женщины мне лучше удаются, я тоньше чувствую их образ».

Пререкаемый канон

В новом веке Шуриц казался вездесущим. На моей памяти некоторые художники «плясали» от такой «печки»: «Я, конечно, не Шуриц, но тоже право имею!» Чуть ли не в любом художественном начинании и новой арт-звезде чувствовалась природа Александра Давидовича, взять хоть группу «Квинта», хоть Елену Честных того периода. Учительские фразы самого мастера при этом с легким раздражением спорили с очевидным: «В искусстве не может быть канонизма, искусство кончается, когда превращается в догму…»

Когда я затеял проект «Выдающиеся новосибирцы», Шуриц казался идеальным героем. И все же я составил с ним беседу далеко не сразу — хотелось «подсветить» замечательных, но тихих, великих, но несовременных. Шуриц казался самодостаточным, уже каким-то вечным и неизбежным, сильным и несомненным. Выпускник Строгановки, он проиллюстрировал сотню книг, написал многие десятки живописных полотен, был на Кубе, выставлялся по всей Европе… Встреча проекта, посвященная Александру Давидовичу, прошла в новосибирской синагоге, и началась она с того, что главный раввин показал витраж, выполненный по эскизам Александра Шурица, и священную Тору. Перед экскурсией все мы облачились в кипы. Мне показалось, что Шуриц чувствует себя неловко: «Надел кипу — и сразу лицо кажется умнее», — тут же пошутил он.

По итогам первого года проекта, на котором мы, простые почитатели, откатывали шелкографические портреты своих героев, собралась большая выставка в ГЦИИ. Александр Давидович незапланированно выступил на открытии: «Не выбрасывайте эти портреты, через сто лет они могут стоить бешеных денег». В его устах слово «век» не казалось фигурой речи. Это уже была его реальность.

18 апреля 2017 года я фотографировал его в последний раз. Надо признать, у меня накопилась сотня его портретов. Лицо Шурица идеально ложилось на фотобумагу. Его вполне библейские черты всегда сочились умиротворением, мягким сарказмом и легкой отстраненностью. В тот день открывалась его персональная выставка в восставшей в Новосибирске, разве что «потерявшей» своей цвет, галерее «Зеленая пирамида». Эта выставка в «Пирамиде» оказалась последней.

На вернисаже Александр Давидович напомнил, что я давно не забегал, и что есть разговор. По контексту мне показалось, что он хочет помочь, что-то объяснить — так уже бывало, и не раз. То ли о профессии поведать, то ли о житейском, а может, о любви и семейных делах. У него было такое право. А вот у меня не было времени…

«Он ушел к своим ангелам», — через несколько дней писали в газетах. О масштабах достигнутой высоты и только-только вышедший двухтомник. Спасибо за этот полугодовалый труд Тамаре Мамаевой (Шуриц), искусствоведу Александру Клушину и дизайнеру альбома Анатолию Грицюку.