Что итоги региональных выборов говорят о грядущей кампании в Госдуму? Влиятелен ли ресурс «Умного голосования»? Готова ли страна к переменам, и как на ней отразится избрание президента США? Насколько успех в борьбе с эпидемией зависит от решений местных властей? На вопросы «Континента Сибирь» отвечает президент фонда изучения и анализа социальных и политических процессов «Петербургская политика» МИХАИЛ ВИНОГРАДОВ.
Партия номер полтора
– Остается ли актуальным вопрос о дате парламентских выборов в России?
– Насколько я понимаю, инициатива о проведении выборов весной отклонена. В числе причин – отсутствие особой необходимости и невозможность спрогнозировать, сколько продлится пандемия и как она повлияет на настроения населения. Логично, что действующая власть предпочитает отложить вопрос до условного конца эпидемии, чтобы при необходимости скорректировать ситуацию, если электоральные риски будут нарастать. Поэтому ожидания думских выборов связаны все-таки с осенью.
– Какие тренды, электоральные тенденции демонстрируют итоги выборов сентября 2020 в регионах? Какой прогноз, исходя из этих данных, можно строить насчет кампании в Госдуму 2021?
– Последний единый день голосования достаточно быстро вымывается из повестки – это особенно естественно в силу того, что запоминаются обычно поражения власти, а их почти не было – как и в 2019 году. Задача преодоления формального чекпойнта по переподтверждению полномочий губернаторов, формированию Законодательных собраний решена успешно. Отчасти свою роль сыграла электоральная апатия, демобилизация оппозиционных слоев. Мощный всплеск протестных настроений прошлого лета сменился спадом активности недовольных, их ожиданий от самих по себя. Растянутые на несколько дней выборы тоже при необходимости позволяют административно откорректировать возможный негативный сценарий. Поворотным событием выборы 2020 не являются, избиратель о них постепенно забывает. Да, в Сибири обсуждалась тема «Умного голосования». Но и оно не стало какой-то бомбой, не приблизилось к эффекту, сопоставимому с московским в 2019 году, когда кандидаты власти и оппозиции получили почти равные результаты. Кроме того, в июле прошло голосование по Конституции. Для граждан это слишком плотный график волеизъявлений.
С одной стороны, очевидно: ситуация для власти управляема. С другой стороны, если региональные выборы не используются для выпуска пара, это чревато взрывом во время федеральной думской кампании 2021 года. На это противоречие пока нет четкого ответа.
– Новосибирскую область когда-то называли «красным поясом». Актуальность термина в применении к региону под вопросом, настроения в рядах местной КПРФ неоднозначные, несмотря на бодрые заявления партийных руководителей. Как вы оцениваете потенциал коммунистов в преддверии думской кампании?
– У экспертов понятие «красный пояс» давно вышло из обихода. Что касается Новосибирской области, ситуация парадоксальная. После неудачных для КПРФ президентских выборов 1996 года коммунисты в политической системе борются за роль партии номер два. Причем в большей степени не с силой номер один, а с теми, кто тоже предъявляет претензии на позицию номер два. КПРФ не хочется быть партией власти: не готова, ей неинтересно, недостаточно амбициозна и так далее. Не случайно там, где КПРФ вырвалась на первые позиции, мощной истории успеха мы не наблюдаем. Опыт работы Сергея Левченко в Иркутской области можно назвать заметным, но едва ли он сопоставим с результатом ЛДПР, Сергея Фургала в Хабаровском крае. Возникают казусы в Хакасии, которую возглавил коммунист, противоречивым выглядит губернаторство Клычкова и Потомского в Орловской области.
В Новосибирской области КПРФ оказалась в статусе, пусть партии номер два, но все же партии власти. В этой роли она сама себя воспринимает двояко и каких-то больших амбиций, а вместе с тем и мощной программы, не демонстрирует. Показателен один из эпизодов сериала «Последний министр», когда герой на 20 минут оказывается в стране главным политиком. Решения, которые он спонтанно принимает, вполне абсурдны, они явно не вызревали долгие годы. Так и КПРФ: победить на выборах приятно, а что дальше делать с этим ресурсом, как капитализировать успех, кроме как говорить о нем на съездах, повторять, что власть боится и зажимает? Со стороны партии мы не наблюдаем большого интереса к происходящему в Новосибирске. Отсылка к опыту местных коммунистов и Локтя скорее ритуальная. Парадокс: партия номер полтора получает рычаги, но не испытывает очевидного голода к власти.
Отчасти те же настроения и в ЛДПР. Конкретный кейс Сергея Фургала в Хабаровском крае скорее исключение. В основном в рядах организации состоят условные Дегтяревы. Важен статус присутствия в элите, доступ к властному пирогу, но партия не демонстрирует особой миссии по отношению к региону, который на нее свалился.
– В любом случае накануне думской кампании интересен вопрос рейтинга КПРФ в Сибири, в Новосибирской области.
– С 2018 года после запуска пенсионной реформы рейтинги власти достаточно ощутимо упали. Если поднять архивные записи «Левада-Центра», «ФОМ», «ВЦИОМ», видно, что падение доходило до 15-20 %, мощного обратного роста не произошло. При этом КПРФ подобрала всего пару-тройку процентов, не более, причем за них по большому счету и не боролась. У граждан нет альтернативного полюса симпатий, некой оппозиционной мечты, к которой хочется примкнуть, чтоб высказать накопившийся негатив к действующей власти. А для нее подобная общественная апатия – скорее плюс. Потенциал политизированной части общества невысок и его довольно легко будет утилизировать, если на федеральной кампании не возникнет новой точки протестной мобилизации.
Варианты манипуляции и противодействия
– Вы упомянули, что «Умное голосование» в регионах в сентябре 2020 не произвело эффекта бомбы как на выборах в Мосгордуму-2019. С вашей точки зрения, как может повлиять УГ на результат федеральной кампании в ГД? Каков потенциал этого ресурса?
– Стоит учитывать несколько переменных. Во-первых, будущую повестку выборов, появится ли она в принципе. Важен уровень протестных настроений: во время думской кампании 2011-го он был высоким, а в 2016-м незначительным. Во-вторых, существуют различные варианты манипуляции и противодействия «Умному голосованию». Вопрос – в масштабах административного сопротивления.
Момент третий: в какой степени сами авторы УГ, в том числе Алексей Навальный, пропитаются задачами и трудностями жизни регионов. В условиях крупной федеральной повестки, актуальной для всей страны, вести кампанию проще. Без общей фишки сложно и власти, и оппозиции. Пока, на мой взгляд, сторонники Навального не демонстрируют мощной интеграции в местную проблематику, несмотря на все поездки их лидера по городам, на открытие региональных штабов, некоторые из которых, кстати, постепенно стали закрываться. По-прежнему в топе – федеральные темы, коррупция и тому подобное. Но далеко не всегда общероссийская повестка, интонация более значима для избирателей, чем проблематика своего города и региона.
Еще одна переменная – позиция Алексея Навального. Можно вспомнить, что бывало, что по тем или иным причинам он просто сливал избирательную кампанию. В 2016 году не призывал пойти на выборы в ГД, занял нейтральную позицию в голосовании по Конституции, фактически подыграл власти. Не буду вдаваться в гипотезы, чем это было продиктовано. Факт в том, что тактика Навального от кампании к кампании различается.
УГ по-прежнему неплохой инструмент в том случае, если ситуация располагает к мобилизации электората. Но возможно, оно появится лишь формально, если выборы 2021 не станут центральным политическим событием года, вопросом борьбы добра со злом, способом достижения значимых для избирателей целей.
– Не только для Новосибирской области актуальна тактика «расторговки» округов между «Единой Россией» и другими политическими силами, особенно с КПРФ. На прошлых выборах в ГД ЕР не выставляла соперников некоторым сильным кандидатам. В 2021 году, в условиях ожесточения борьбы за избирателя, падения рейтингов, могут ли политические организации рассчитывать на продолжение курса компромиссов, договоренностей. Или власть вынуждена пересмотреть возможность союзов?
– Тактика серьезных союзов появляется к 2012 году на волне Болотного протеста. Тогда действующая власть сосредоточила усилия на расколе оппозиции. Достижению этой цели способствовало в том числе открытие доступа для парламентских партий к «пирогу». Они получают посты губернаторов, уступки на выборах в ГД. Процесс сопровождается оппозиционной риторикой, но, по сути, парламентские партии стали частью широкой правящей коалиции. К 2020 году казалось бы призрака Болотной нет. Отдельные конфликты с КПРФ возникают, как, например, во время кампании Грудинина в 2018 году, но особой угрозы коммунисты не представляют. Возникает вопрос: не обременителен ли для власти союз с другими парламентскими партиями? Хотя недавнее назначение члена ЛДПР Дегтярева врио главы Хабаровского края (после ареста губернатора (от ЛДПР) Сергея Фургала) показало, что тактику коалиции с оппозиционными партиями власть вроде бы и не дезавуирует.
Вариант отказа от этой практики возможен. Руководство ЕР сейчас говорит: все округа наши, конституционное большинство, пойдем напролом. Заявления логичны, но их нельзя считать окончательными. Вероятно, ситуация прояснится весной, по итогам постковидной конфигурации, когда появится понимание: представляют ли серьезную угрозу оппозиция и протестные настроения, нужны ли какие-то манипуляции, договоренности, компромиссы или можно ни с кем не делиться властью и забирать ее целиком.
Система серьезными переменами не беременна
– К разговору о том, стоит ли делиться ли властью. Некоторые политологи продолжают рассуждать о состоянии здоровья президента, предрекают большие перемены в течение следующего года. Как вы оцениваете ситуацию, каков ваш прогноз?
– С одной стороны, очевиден общественный настрой: никаких перемен не хотим, но жить так больше не можем. Усталость от существующей модели и в то же время страх перед изменениями – парадоксальный тренд сегодняшних дней. У власти даже близко нет мощного проекта России будущего, до которого хотелось бы дожить, как когда-то до 2000 года. В итоге, у жителей страны сформировался серьезный внутренний блок на рефлексию о грядущем. А в политике это выливается в формальные и неформальные ограничения. Сигналом к нежелательности размышлений относительно конфигурации власти в России служит обнуление президентских сроков. В начале 2020 года общество говорило о Госсовете, о новой конструкции, отказе от суперпрезидентской республики. Но первая в мире женщина-космонавт остановила эти дискуссии, сделала тему близкой к экстремальной.
Глеб Павловский: «Идёт процесс передачи непередаваемой власти»
Нынешняя система сконцентрирована на инерционном сценарии и никакими серьезными переменами не беременна. Другое дело, что в закрытых конструкциях они часто происходят спонтанно, сами по себе, независимо от того, вынашивали их или нет. Немало желающих оценивать вероятность подобной перспективы, предрекать, что Россия в нынешнем виде не просуществует до конца 2021 года. С моей точки зрения, запас прочности системы в 2019-начале 2020-го скорее нарастал. Операция по обнулению президентских сроков не выглядела изящной, даже в рядах лоялистов вызвала некоторое недоумение. Тем не менее, тема быстро выпала из повестки, настолько информационно насыщенным оказался двадцатый год.
Например, о смене правительства Дмитрия Медведева говорили много лет. Какой-то экстренной необходимости осуществлять ее в начале года не было. Но она произошла – неожиданно вызрела изнутри. Власть оказалась пусть не главным эволюционером, но все же неким носителем усталости, которую ощущают избиратели.
Ответ на вопрос о перспективах перемен зависит отчасти от фона за окном, от прохождения стресс-теста с пандемией. Отчасти – от результата экспериментов, которые власть проводит сама на собственную голову. Вряд ли большую роль в данном случае играет внешний полюс давления на российскую политику со стороны оппозиции, общественного мнения или «мировой закулисы».
– А вы, как эксперт, не видите объективных данных, которые свидетельствуют, что назрела потребность безотлагательных перемен?
– Мы не видим ситуации, близкой к той, что была в позднем СССР. Тогда совпали запрос на демократизацию и потребительский запрос на отказ от тупиковой экономической модели. Сегодня власть пытается скорее отождествить себя с носителем идеи: не будет нас и в магазинах ничего не останется. Это не значит, что системные проблемы не нарастают, но остается возможность откладывания в долгий ящик.
– На ваш взгляд, какое влияние на эволюцию российской политической системы окажут результаты выборов в США?
– Многое зависит от роли России в глазах той же американской дипломатии. Например, приход Рейгана к власти в 1981 году серьезно отразился на советско-американских отношениях. Сегодня же большого экономического притяжения между Москвой и Вашингтоном нет, товарооборот между странами незначительный. Наша страна давно не входит в топ интересов Соединенных штатов, особенно на фоне Ближнего Востока, Китая, целого ряда других вызовов. Для России это дискомфортная ситуация, у нее есть потребность присутствовать в мировой и американской повестке на первых ролях. Негативные инфоповоды в американских медиа и интернете позволяют периодически компенсировать этот недостаток. Но по большому счету США – страна, которая интересуется прежде всего самой собой, внешний мир для нее – дополнение к внутренней реальности.
Константин Костин: «Не получится сейчас всех построить, зажать в кулак и бросить вперед»
Драйвером присутствия тематики Москвы в повестке США и мира скорее является сама Россия. Она может быть темой номер один для американского истеблишмента, если только сама будет очень к этому стремиться. Даже Навального из европейской повестки достаточно быстро отодвинула новая волна коронавируса, исламского терроризма.
Если возникнет желание не создавать проблем в отношениях с Вашингтоном, логично было бы стремиться исчезнуть из американской повестки, не попадать в нее. Но пока не факт, что это совпадает с представлением российской дипломатии и части общественного мнения о прекрасном.
– Последний рейтинг преемников Фонда «Петербургская политика» ограничивается 2018 годом…
– Да, выпускали последний раз в 2017 году. Это не тот продукт, который есть смысл обновлять каждые полгода. Мы же не телеграм-каналы и не пытаемся искусственно завышать скорость политической жизни в России. Желание людей говорить на эту тему очевидно, читательский запрос есть. Хотя приходится соотноситься с тем, что после обнуления тема преемничества снова стала полузапрещенной.
В 2020 году эксперты обсуждали, исключен ли Медведев из списка преемников № 1, что означает появление на горизонте Мишустина. Но все это скорее поводы для дискуссии, нежели четкие категоричные акценты. Сегодня налицо желание убедить всех, что проблемы 2024 года не существует.
– Тем не менее, можно спросить: что бы вы ответили, если бы Кремль к вам, как к политконсультанту, сейчас обратился за рекомендацией по потенциальному преемнику?
– Есть проблема: передаваема ли в принципе власть первого лица в таком объеме кому бы то ни было? Между январем и мартом, между посланием президента и предложением Валентины Терешковой об обнулении, обсуждались схемы отказа от суперпрезидентской республики. Идет очевидное старение политической элиты. Даже Навальный воспринимается как молодой перспективный российский политик, хотя ему уже скоро 45 лет. Между Дмитрием Медведевым и Михаилом Мишустиным разница в возрасте полгода. Мы почти не видим какой-то новой волны более молодых назначенцев, публичных федеральных фигур – не на вторых ролях, не в качестве младших партнеров. Это весьма чувствительная тема, так как приход молодого поколения меняет энергетику политического пространства.
– Мишустина, Навального вы упомянули, кто еще мог бы появиться в списке потенциальных преемников?
– Навальный присутствовал в нашем рейтинге преемников в качестве символа контрэлитного сценария. Сейчас этот вариант менее вероятен, хотя было бы глупо его исключать в принципе. Ситуация двойственная. С одной стороны, драматические события, связанные с покушением на Навального в Сибири, возможно, поменяют его статус на международной арене. Сам он явно сконцентрирован на продвижении образа политика номер два в российском имидже за рубежом – независимо от того, играет он ее на самом деле или нет, дает ему что-то этот имидж или нет. С другой стороны, отравление придало его образу цельности, несмотря на противоречивость его действий в последние годы. Отношения с союзниками для него не являются элементом значимой политической стратегии. Он исходит из того, что единомышленники у него и так в кармане, бороться надо за лоялистов, сторонников власти, компартии и так далее. В этом он достаточно успешен. А дальше что? Ответа он не придумал. Наверное, в последние годы ему не до рефлексии, больше сосредоточен на отбивании разного рода обстоятельств, которые вторгаются в его жизнь.
Российского варианта Венесуэлы мы не видим. На фоне пандемии был колоссальный выплеск общественной энергии в Белоруссии, США, Сербии, Израиле, целом ряде других стран, люди выходили на улицы. Но до России это не долетело, разобщенность, отсутствие ожиданий как в среде лоялистов, так и критиков власти остается некой базовой характеристикой российского общества.
– Если бы вы выпускали рейтинг преемников в 2020 году, какие первые три фамилии, на ваш взгляд, должны были там стоять?
– Когда мы поймем, какими должны быть первые три фамилии, мы рейтинг выпустим. В целом остается понятна логика насчет первой тройки прошлого выпуска. С тех пор на рынке появился Мишустин. Его сильная сторона – он не притягивает антирейтинг, в отличие от Медведева не является источником мемов, иронии. Но насколько это качество серьезно влияет на политическую карьеру? Посмотрим.
Периодически общество требует крови и жертв
– Коронавирус прочно вошел в нашу жизнь. Каких руководителей регионов вы бы выделили в плане более-менее адекватного менеджмента в ситуации эпидемии?
– Я думаю, в самой постановке вопроса заложен тезис, что от власти, в том числе от руководителей регионов много что зависит. Да, они могут как-то попытаться дозировать нагрузку на медицинские учреждения, снижать возможный коэффициент заражения, ограничивая общение людей между собой. Но вирус более мощная сила, предъявлять губернатору за высокие показатели заболеваемости довольно странно. На самом деле это прямой путь к тому, чтобы в регионе стали делать меньше тестов. Ключевая задача в регионах – не провоцировать раскалывающие общество информационные поводы.
Несмотря на разлом по вопросу опасности вируса, его реальности, способов защиты, мне кажется: пока власть проходит стадию экспериментов. В Москве сейчас степень карантинного радикализма ниже, чем весной. С другой стороны, борьба за ношение перчаток представляется абсолютно надуманной. Когда власть предъявляет избыточные требования (закрытие парков весной, перчатки сейчас), снижается ощущение, что она с населением в одной лодке.
Где-то есть определенное передавливание с точки зрения контролирующих мер, количества штрафов. Но я не вижу, что губернаторы запустили фабрику негативных поводов во время второй волны. Политическая задача власти – показать, что она не сидела сложа руки. Наверное, до конца она не решается, есть некоторая пассивность в реакциях на растущие вызовы. Тем, кто смотрит Евроньюс, масштаб российских ограничений кажется разумным или недостаточным. Те, кто живут в мире Елены Малышевой, страхи считают надуманными. Ковидофобы и ковидодиссиденты до конца жизни будут убеждены, что именно они были правы. Консенсуса у общества не сложилось.
– В разных регионах раздаются призывы отправить в отставку министров здравоохранения. Люди на них возлагают ответственность за состояние медицинской системы, ее готовность к борьбе с вирусом, даже за дефицит лекарств в аптеках. Насколько от потенциала главы территориального минздрава зависят такие вопросы?
– Понятно, что любая замена министра сегодня – это достаточно серьезный стресс для системы, способный ее дезорганизовать. Не самое подходящее время для ротаций, если исходить из понимания, что идет война с вирусом. Если министр не сошел с ума, не является источником паралича для всего процесса, если не возникает колоссальных кризисов, как в Ростовской области с гибелью пациентов, увольнение чиновника такого уровня не выглядит разумным. Любому преемнику потребует время для вхождения в должность.
С другой стороны, периодически общество требует крови и жертв. Парадокс в том, что граждан долго приучали к представлениям о всемогуществе государства, к мысли, что Россия всем диктует свою волю на международной арене, что страна поднимается с колен и так далее. Существует колоссальная диспропорция между представлениями населения о возможностях власти и реальностью. Но стереотип, иллюзию, что чиновник способен навести порядок, нажав правильную кнопку в кабинете, не разрушить за один день. Парадоксально и отношение к врачам, которые совершенно не были героями дня до недавнего времени. Сегодня они в одной нише с властью: воспринимаются как источник последней надежды, как люди, которые могут спасти. Это было особенно очевидно во время первой волны пандемии.
– Отслеживаете ли вы обстановку в Красноярском крае, где Норникель и Русал, Потанин и Дерипаска снова вступают в конфронтацию по поводу того, кто и как должен управлять краем?
– Я довольно давно не приезжал в Норильск, но раньше по внешнему виду здания мэрии и здания офиса «Норникеля» можно было легко понять, кто здесь главный. Конечно, компания заинтересована в эффективности функционирования системы. Наверное, есть задача четко отделить управление муниципалитетом от управления предприятием. Но она спорна и в чем-то даже абсурдна. Традиционно в закрытых, оборонных, атомных, городах органы местной власти и корпоративного менеджмента тесно переплетены. Важно предусмотреть инструменты, которые позволяют жителям донести свою позицию до руководства города. Но нет ничего полезного в нагнетании конфликта между муниципальными и корпоративными властями. Слишком специфическая, удаленная территория, слишком экстремальный климат, слишком особая модель экономики.
WPBuild.Ru