Олег Нестеров, российский музыкант, поэт и композитор, продюсер, телеведущий, писатель, лидер московской группы «Мегаполис» и проекта «Капелла берлинских почтальонов», глава рекорд-лейбла «Снегири-музыка». Впрочем, все мы прекрасно его знаем. Мы встретились в театре «Около Дома Станиславского» — это в двух шагах от англиканской церкви Cвятого Андрея. Когда-то здесь располагалась уникальная студия фирмы «Мелодия» и записывалась группа «Мегаполис», потом первый президент России Борис Ельцин подарил здание бывшего католического собора британской королеве Елизавете II…
— Кажется все неслучайно. Мое и ваше увлечение историей, эта намоленная в том числе и музыкантами церковь, хорошеющая Москва, в которой все еще чувствует боль утрат и нереализованности гениев. Через все ваше творчество проходит эта светлая печаль о неслучившемся. Историю вашей группы скрепляет не очень свойственная отечественной рок-музыке доверительная, театральная, ностальгическая атмосфера. Вы много путешествуете – по карте и во времени. У вас остается якорь, привязка к конкретному географическому участку?
— Для меня это важно. Это моя орбита. Я не стою на месте, но мои планеты и моя орбита остаются прежними. Я могу назвать любимые города – Санкт-Петербург, Берлин, Стокгольм. Города не южные. Мне нравится открывать новые места, исследовать мир – действительно много путешествую. Но открытие в мире внешнем всегда порождает открытие в мире внутреннем. В путешествии я в первую очередь лучше понимаю, нахожу себя, свои проекты, свою музыку, свой мир, свой родной город, своих близких.
— На это понимание себя и мира как-то повлияло то, что вы учились в спецшколе с немецким уклоном?
— Вы же сами сказали, все не случайно. Как-то так получилось, что я родился в немецком роддоме в Лефортово. Там, где при Петре была немецкая слобода. Там все немецкое – кладбище, школа, роддом. Вот так и складывается система. Немецкая спецшкола. Первое путешествие в 14-летнем возрасте в Германию, недолгая, но незабываемая жизнь в немецкой семье. И вот тогда, в 1975 году, будучи юным комсомольцем, где-то в Дрездене, я поймал себя на мысли, что узнаю дома, арки, колонны, окна. Я ничего не могу понять, но для себя делаю вывод, что и немецкий-то я вспоминаю, а не осваиваю. Я учусь на тройки, я страшно ленивый, но мне все легко дается. Потом появляются друзья из Кельна, из Берлина. Наконец, эта песня «Карл-Маркс-штадт» и моя первая книга «Юбка» про Берлин конца 30-х, и проект с капеллой берлинских почтальонов, который стал спектаклем в Гоголь-центре с названием «Свобода №7» — он посвящен киномузыке из немецких довоенных фильмов… В общем, много схожих судеб, историй, событий. Связь с Германией крепнет. Я давно уже понимаю, что в своей прошлой жизни я там существовал. За мной должок. С чем связано – не знаю. Но должок я возвращаю, являясь микроскопическим неуполномоченным амбассадором Германии в России.
— Мне кажется, в России два типа знаменитых рок-людей – одних знают на уровне цитат (можно говорить словами БГ), а других — на уровне личного образа. Мне кажется, вы относитесь ко второму типу – даже если ваши поклонники быстро не вспомнят слова, они прочувствуют ощущение, каково это – быть Олегом Нестеровым… Креативный класс, без сомнения, вас любит, а вот как вы котируетесь среди всех? Вы сами считаете себя знаменитостью?
— Если говорить не про себя, а в принципе – путь у художника такой… да и у любого явления, даже у умной мысли. Сегодня ты модный, а завтра ты популярный либо же сегодня ты модный – завтра уже не модный. Пушкин сказал, что любая мысль, подхваченная миллионами, становится пошлостью. Но есть еще третий вариант – сегодня ты модный, а послезавтра ты культовый.
Теперь давайте про меня. Конечно, я знавал времена, когда не мог спокойно пройти по улице. Все либо шипели «Карлмарксштат», либо говорили про голубые яйца дрозда (имеется ввиду песня Нестерова «Голубые как яйца дрозда» — «КС») Мне этого хватило – все испытал, спасибо большое. Достаточно быстро я понял, что надо от этого бежать.
Человек, который продает миллион пластинок, становится заложником человеческой любви, заложником своего гарема. Каждый год отныне и навсегда он должен выпускать альбомы и удовлетворять миллион человек. А пойди-ка удовлетвори миллион – это вообще не про любовь. У меня было время подумать – я 14 лет продюсировал, помогал другим артистам. «Маша и медведи», Наук Борзов, «Ундервуд», много кого издавали, заканчивая Алиной Орловой и группой The Retuses.
А в 2010 году я второй раз вошел в эту реку с альбомом «Супертанго». И начались 2010-ые, наша вторая попытка, которая для меня значительно точнее и важнее первой…
Я не очень слежу за успехом своих песен. Это концепция крестьянских детей. Переживет он зиму, нет – Бог дал, Бог взял. И эта концепция пока работает. У нас есть такая шутка – на концерте должно быть не меньше 12 зрителей. И здесь многое зависит от твоей собственной точности. Почему гений отличается от таланта? Это иерархия, пирамида. Есть души юные — первоклассники. Их больше всего, потому что процент остающихся на второй год большой. На вершине пирамиды десятиклассники, их наперечет. Но если ты где-то в пятом, то ты интересен пятиклассникам и в лучшем случае на тебя заглядываются четвероклашки. Для шестиклассников ты жалкий и ничтожный. Для десятиклассников – пыль, а для первоклашек — непонятен. Значит ли это, что вот этот маленький слой пятиклассников и есть твоя аудитория? Лев Толстой дал очень внятное определение отличия таланта от гения. Все дело в том, что гений в отличие от таланта может сказать об очень важных вещах крайне простым языком. И пронзит эту пирамиду, всю эту «школу» насквозь – его будут понимать и в «началке», и «выпускник». «Эх, придет ли времечко». Это уже Некрасов. Или тот же Пушкин про памятник. Он писал это, отлично понимая, какая судьба его ждет… Или возьмите пример Тарковского. Когда ему председатель Государственного комитета СССР по кинематографии Филипп Ермаш вменял, что другие фильмы собирают больше денег – это мне Андрей Сергеевич Смирнов (советский и российский кинорежиссёр, сценарист и драматург – «КС») рассказывал – он говорил: «Вы не так считаете, вы берете за год – а нужно смотреть за 10 лет!»
— Почему вы в течение долгих лет испытываете такое почтительное и нежное отношение к 60-м. Это ведь не ваше время!
— Шестидесятые я помню очень хорошо. Особенно вторую половину. Я 1961 года рождения, стало быть, 66-67-ой, а тем более 68-69-ый помню прекрасно. Это мой детский взгляд на мир, особенные запахи, особенное солнце, цвета… В 70-х цвета стали уже совершенно другими… В 60-е мои родители молодые, наш дом, полный любви, и музыка, которая звучала у нас на магнитофоне… Галич с Высоцким. Моя мама работала в больнице старых большевиков – там Галич лежал. А Высоцкий – записанные домашние концерты, естественно. Либо бутлеговские «Битлз» – гамбургские концерты. Либо какой-нибудь Клифф Ричард. И параллельно с этим существовала вселенная фирмы «Мелодия» – Аркадий Островский (советский композитор – А.В.), певица Тамара Миансарова, квартет «Аккорд»… С другой стороны, когда я зашел на эту тему – тему неснятых фильмов 60-х – я столкнулся с очень мощным и совершенно неисследованным феноменом. Фактически, нашел золото Трои.
Передо мной открылось великое и ужасное кладбище. Все самые великие не сняли свои самые великие фильмы.
— А что если они потому и остались великими, что умели творить чудеса, но им не давали это зафиксировать?
— У них получилось бы! Это как Лев Толстой без «Войны и мира» или без «Анны Карениной». Посудите сами, дело жизни выдающегося нашего режиссера – фильм «Степан Разин». Одиннадцать лет подготовки – и ничего. Глеб Панфилов отчаянно хотел снимать Инну Чурикову в роли Жанны Д`Арк. Не в такой половинчатой роли, как в фильме «Начало», а по-настоящему. И вот они ждут, пишут письма, но им не разрешают. Элем Климов мечтает снимать жесткую русскую сказку «Вымыслы». Она для него важнее, чем «Агония». Не случилось… Одним словом, лучшие не сняли лучшее. Представьте, Пушкин без «Евгения Онегина», Гоголь без «Мертвых душ». Это все на таком уровне. И Валерий Иванович Фомин, наш историк кино, сказал, что пока наш кинематограф не поймет масштаб бедствия, он не двинется вперед. А Ростропович когда-то говорил, что если вы чего-то недоучили в детстве — судьба вас вернет и другой ценой заставит этот урок пройти…
Я забрел на это кладбище, я-музыкант, и я сделал это музыкальное посвящение – спектакль «Из жизни планет». С одной стороны, это четыре картины – Шпаликов, Мотыль, Китайский и Смирнов. Четыре невоплощенных замысла, ставшие музыкой. А с другой стороны, это повод задуматься о сотне самых великих снятых и сотне самых великих неснятых. Я понял, что передо мной великая Викторианская эпоха длиною в 4 года с пиком 30 ноября 1962 года. На следующий день, 1 декабря, случился Манеж. И кончилось время, когда все получалось.
— Оттепель, возможности… Складывается впечатление, что люди до этого не состоялись, а после этого времени растворились. И мы как будто всю новейшую историю возвращаемся к тем четырем годам…
— Это так и было. Любая Викторианская эпоха оставляет прекрасные шрамы в душе, чувство неуспокоенности, очень большую тягу к возвращению. Поэтому нас это всех держит. И слава богу, что за те несколько лет, что прошли с премьеры спектакля у нас в одной Москве было три оттепельных выставки в трех самых важных музеях – в Третьяковке, музее Пушкина, музее Москвы. Конечно, изучать время, когда все получалось, во время, когда не все получается, очень важно. И плюс у нашего спектакля есть еще один слой, который связан с укладом, с родителями и детьми. Как сказал Наум Клейман (советский и российский киновед и историк кино – «КС»), во всем мире это эволюция, а у нас — революция, тектонические сдвиги. Ну нет на моей улице булочной, в которой пекутся одни и те же булочки 200 лет. И за один XX век таких тектонических сдвигов было несколько. Молодой человек не знает, не хочет знать, в юбке какой длины его мама бегала на танцы, какие у нее были туфли, какую она слушала музыку, какие фильмы она смотрела. Или могла бы смотреть. Ведь об эпохе больше могут рассказать невоплощенные замыслы. Они уже стали мифами.
— Вы знаете, у меня есть проект «Линии связи», в рамках которого известные люди рассуждают в том числе на тему свободы, справедливости, собственности. И часто говорят, что недостаток свободы — от недостатка собственности. Причем, речь не про материальные объекты – нам не принадлежит память, от нас ускользает прошлое. А значит, вполне возможно, не принадлежит и настоящее. Наше настоящее также не случилось – как эти фильмы…
— Совершенно верно. Нам нужно возвращать все упущенное. В спектакле эта линия утрат идет от самого начала и до самого конца. Там есть еще и третий слой – сущностная эволюция каждого из нас. Бродский в беседе с Соломоном Волковым как-то сказал: «Вообще система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в том, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом. Если, конечно, она его не уничтожает физически». Другими словами, тот же СССР — это великий сущностный фильтр.
— Превозмоги, но останься или сломайся и исчезни…
— Именно так… Обычно мы играем спектакль «Из жизни планет» под Новый год. Как ни странно, в Москве его считают именно таким предновогодним спектаклем. Казалось бы, трагические судьбы, великие режиссеры 60-х- причем тут Новый год? На спектакле ведь плачут! Но выходят в морозный вечер абсолютно чистые. Как после духовной бани. В зале они перерождаются.
WPBuild.Ru