Издатель «Континента Сибирь»

Как нам починить политсистему?

Примерно двадцать лет назад в стране произошли заметные изменения, о которых впоследствии судили по-разному: кто-то был уверен, что они вызревали и готовились всей логикой событий и процессов 90-х годов, кто-то считал, что они нарушили естественный ход развития и имели в немалой степени произвольный и насильственный характер. Но несомненно, что в 1999 году мало, кто понимал, где мы все будем двадцать лет спустя – прошедшие десятилетия оказались обильны не только на открытия с разведением рук: «ну, дык в России же всегда так», но и на сюрпризы.

Как нам починить политсистему?

Во всяком случае ясно, что трансформация власти и страны в том виде, в каком она имела место, стимулировалась проблемой предсказуемой передачи президентских полномочий. И в 2008 – 2011 гг., когда пост президента РФ переходил из рук в руки, на какое-то время ощутимо активизировались дискуссии, куда должна двигаться страна, причём нельзя сказать, что воздух сотрясался впустую и в этих разговорах в результате ничего не было осмыслено. Было, хотя и не окончательно. События третьего срока Владимира Путина во главе государства – это тоже довод в небессодержательном общенациональном разговоре, который сопровождал диспут «вождей», кому из них и куда вести Россию дальше.

Народная примета: пятьдесят тысяч человек, пару недель назад вышедших с протестом на московские улицы, будто бы намекают, что страна снова начала трансфер куда-то. Да это известно и из множества других источников, можно было бы прибавить с иронией. Ожидания на сей счёт носятся и носятся в воздухе, но никак не могут принять сколько-нибудь различимых очертаний. Уместно напомнить высказывания многочисленных сторонников действующего президента России времён последней президентской избирательной кампании: о, как прекрасна ныне наша внешняя политика, вдохновенно говорили они, вот бы к ней ещё и внутреннюю… какую-то такую же. Какую «такую»? На этом дерзостный полет фантазии иссякал, ибо ораторствовать дальше, как представлялось, уже чревато – вдруг не совпадешь с норовящей колебнуться куда-то и не слишком предсказуемой «линией партии». В итоге в качестве синонима надежд зазвучало одно, но зато очень ёмкое словечко, двусмысленное до бессмысленности.

Все ждали «прорывов». Продолжают ждать. Это слово употребляется в России чаще некуда, что, по-моему, довольно тревожный признак: по сути перед нами не что иное, как эвфемизм констатации ощущения тупика. Тупик и в том, что вносить конкретные предложения, куда «рваться-то», мало кто решается. Но с разных сторон звучат мнения, что по крайней мере в экономике дела обстоят, мягко говоря, неидеально.  А ведь это важнейший критерий, по которому можно судить об эффективности или неэффективности политической системы. Гордо, как всегда, реет «Буревестник», но что должны оборонять новейшие системы вооружений? Сказать – да просто Родину! – недостаточно: ещё предстоит уточнить, кто тут и что тут у нас в России ныне считается Родиной, а что вражьими происками или пережитками прошлого. Какие «достижения капитализма», какие преимущества нашей национальной модели хозяйствования накроет спасительный «Буревестник», в том ещё следует разобраться, и так, чтобы до всех дошло. Да и чтобы долетел он хоть куда-то, помимо голов собственных создателей, российская промышленность должна быть в другом состоянии, чем сейчас. А это снова, извиняюсь, экономика. Есть в ней прорывы? И если да, то в какие степи? Говорят, наши форпосты уже в Африке, туда стремимся. Это логично. Если нет стратегии и не знаешь маршрута, куда только ни занесёт, не надо зарекаться и от африканских перспектив. А кто у нас знает маршрут?

Как нам починить политсистему?И вот этот риск успехов в неожиданном направлении повышается сейчас с каждым годом. Когда перемены назревают стихийно – то есть их трактуют на улицах ОМОН с демонстрантами – это, скорее всего, не очень хорошо. Всё-таки, как кажется, в политсистеме должны преобладать импульсы к развитию и переменам изнутри, а не извне со стороны партий и сил, которые искусственно ли, или закономерно выведены за её периметр. Если наблюдается последнее – значит, периметр проведён где-то не там. Тогда рано или поздно точно где-то что-то лопнет, вот и будет нам долгожданный «прорыв».

Перед лицом нарастающих рисков уместно было бы ожидать, что национальный правящий класс должен собраться и мобилизоваться, задуматься, куда идёт страна, да и генерировать те самые импульсы изнутри. Осталось лишь уточнить, где он и кто он у нас. Власть, рассеянная по России – или тонко намазанная на неё, как масло в бутерброде, ну, или наросшая сверху добрым жировым слоем, мужественно защищающим «простых людей» от суровостей климата, кому какой концепт ближе – порождает ещё массу ассоциаций, коли возникло желание подобрать ей образные сравнения. В отдельных ракурсах она, к сожалению, слишком часто напоминает стадо баранов с пастухом, насколько великим, настолько и далёким, и настолько далёким, что уж и не видать его где-то за горизонтом. Поэтому речь приходится вести о стаде, несколько потерявшемся. Многие, конечно, иногда льстят себе, что уж они-то точно овчарки, блюдущие паству, однако у всех на глазах регулярно совершающиеся переходы туда-сюда, из клыкастых в парнокопытные, от каковых никто не застрахован, нарушают стройное применение многоуровневых агрохозяйственных аналогий. Всё-таки, пожалуй, не станем усложнять: стадо, как всеобщий знаменатель – предназначенное скопом блеять и бегать, куда пошлют, но по факту всегда разбредшееся по своим делам и заблудившееся (заодно с овчарками в овечьих шкурах и/или овечками, натренированными рычать). И в этом отношении власть точно близка народу.

Разбредшиеся заблудились вплоть до утраты идентичности. Смотришь: вот, вроде бы, человек, который сделал себе состояние на близости к начальству, эксплуатируя власть в качестве ресурса. А в душе-то он, выясняется, пламенный народный трибун! И даже выйдя из душа, продолжает разгорячённо пламенеть  светочем подтрибунных и надтрибунных пространств. «Протестный класс» оказывается более популярной, понятной и осязаемой упаковкой, правящий же попробуй встреть. Да что там региональная глубинка, если в целом общероссийская политическая повестка построена на выбивании клина клином? Протестная волна 2011 – 2012 годов гасилась всероссийским принятием протестного имиджа: примерно с тех времён, а особенно после 2014 года, РФ пафосно выступает в авангарде глобального протеста, борется не щадя живота своего с несправедливостью «англосаксонского миропорядка». И склонный к бунту народ оценил эту инновацию третьего срока. Что значит Навальный в сравнении с вызовами, которые московский Давид отважно бросает мировому Голиафу? Тема протеста подхвачена и переправлена в другое русло: хочется побунтовать – идите вон займитесь вездесущим и всемогущим госдепом, сказано народу. А местная оппозиция и не оппозиция вовсе на таком-то глобальном фоне, но филиал вашингтонского обкома, ex-оккупационной_администрации. Очень удобная картинка, шедевр политтехнологической живописи с использованием эффекта инверсии. Однако политтехнологи этим трюком не решают проблему, они лишь ловко жонглируют ей.

Как нам починить политсистему?Можно сказать, что минувшие годы изменили баланс 20-х годов в известном конфликте Сталина и Троцкого в пользу последнего. Теперь мы больше заняты «мировой революцией», Сирией, Венесуэлой, Украиной, чем обустройством собственной страны. От этого наши дела никогда не станут лучше, но, идя троцкистским путём, предлагая народу судьбу мирового профессионального революционера, политическое руководство лишь потакает чаяниям трудящихся, взросших на почве, когда-то от души удобрённой революционной героикой. Мило это нашим людям, страждущим отведения глаз. И удачно вписывается в маскировочную, уводящую на сторону концепцию власти.

В России правило – это оппозиционность, власть – это исключение. Исключительная власть и ведёт себя несоответствующим образом: сначала тупо утюжит, словно тяжелый танк, всё, что движется само или кажется твёрдым, а затем берётся за себя, впадает в самоотрицание и в собственную противоположность, да сходит на нет. Вспомним 1988 – 1991 гг. Если только что высказанная мысль о российском общенационально-оппозиционном мэйнстриме оставляет в ком-то сомнение, уместно задуматься, кто в реальности скомпрометировал и разложил СССР – вовсе не агенты вражеских разведок через пресловутое «окно Овертона». Нет, не по навету Овертона, ЦРУ или академика Сахарова Михал Андреич Суслов водружал пятую золотую звезду героя на грудь маршала Брежнева, надрывая хохотом остатки веры советского народа в серьезность происходящего, в идолы, идеалы и заветы.

Перестроечные пропагандистские откровения нашли благодарного, заранее предубеждённого зрителя-читателя. Падающему оставалось лишь слегка дать пинка. Кто усердно доводил до маразма и абсурда «дело социализма», тот первым и перестраивался на новый лад, если только возраст позволял. СССР разлагался изнутри неявной, но действенной отчуждённостью/оппозиционностью населения снизу доверху, уходящей корнями в 1917 год и далее, и Брежнев с Сусловым в этом отношении ничем не отличались от какого-нибудь шестидесятника, разве что немного превосходили его хваткой.  Да они и сами были «шестидесятниками», выбравшись из-под Никиты как раз в это десятилетие. Основная конкурентная интрига позднего СССР разворачивалась вокруг вопроса о том, кто его похоронит. Номенклатура нечаянно пришла к финишу первой. Она диссидентствовала лютее всех, каждодневно предавая «единственно верное учение» – демонстративно изготавливая из него чучело. А сколько и сейчас подобных таксидермистов-любителей в рядах «верных сторонников президента и партии».

От Виктора Александровича к Александру Викторовичу и обратно

От Виктора Александровича к Александру Викторовичу и обратно

Советская эпоха глубока и интересна, но она прошла в бессознательном состоянии, с сознанием, свёрнутым куда-то на сторону, вытесненным и травмированным. Ничто из произносившегося с трибун её не объясняет. В то самое время, когда Брежнев и Суслов бубнили свои ритуальные доклады делегатам партийных съездов, Молотов, ближайший соратник Сталина, исключённый из партии, на какой-то московской кухне надиктовывал свои мысли Феликсу Чуеву. Вопрос: если мы сегодня захотим понять, чем был Советский Союз, что мы будем читать – полуподпольные записи Чуева, не имевшие ни малейшего шанса быть опубликованными в СССР, или монологи Леонида Ильича, растиражированные чуть только не на туалетной бумаге (в буквальном смысле, если учесть, по какому назначению в СССР применялась газетная продукция)? Ответ ясен — вот мы и поняли, что такое СССР. Остаётся заметить преемственность современной России в этом решающем отношении. О всём принципиально значимом официальные источники принципиально молчат. Сенсационный интернет-заголовок «Путин рассказал, кто будет его преемником в 2024» со стопроцентной вероятностью анонсирует сообщение примерно следующего содержания: «Кого изберёт народ, тот и станет моим преемником», сказал Путин (и смущённо потупился).

Коллегиальность, инклюзивность, открытость власти – лучшая техника её сохранения, поскольку только это позволяет преодолеть латентную «протестность», которая в России является неосознаваемой расточённой в воздухе нормой и – как раз она – изнутри побуждает власть разбредаться и бредить. К сожалению, у нас отношения условной головы (как бы властвующее меньшинство) и тела (управляемое большинство) устроены совсем иначе. В наличии меньшинство, чей политический смысл существования доктринально исчерпывается ублажением (исполнением желаний) большинства, не подпускаемого к власти, а другого оправдания себе оно сформулировать не сумело. То есть оно как бы есть, но его как бы нет. Оно слилось. С народом. Но это техника инклюзивности с точностью до наоборот. То, что отсутствует для самого себя, вряд ли способно на открытость и точно не склонно к практике вовлечения. Как положено шпиону-нелегалу в тылу неприятеля, меньшинство пытается замаскироваться под окружающую среду. Грубо говоря, сделать вид, что не существует. Получается плохо. Но эффекта достаточно, чтобы скомпрометировать идею открытости. Её оттесняет лукавая анти-открытость.

Ни себе, ни людям: меньшинство официально занято обслуживанием большинства, но озабочено в первую очередь тем, чтобы не дать ему заботиться о себе самому. Ясно, что-то тут не так. Фальшь подобной конструкции очевидна – систему губит внутренний антагонизм. Голова, которая нужна для того, чтобы тупо реагировать на телесные запросы, отделяется за ненадобностью. Строго говоря, это вообще не голова – нечто лишнее. Но установка власти прославлять большинство и тут же отсекать его на подступах к себе выражает именно этот паралитический сепаратизм мозга. Ставит диагноз аутоиммунной безголовости, иначе говоря. Такая голова самоотторгается.

Меньшинство в действительности рассматривает большинство как тупой предмет для манипулирования, проблема в том, что – с кем поведёшся, от того и наберёшься – и для самого себя у него нет более приличных слов, и подходы не лучше. Много ли видели мы на внутренних мероприятиях «Единой России» спикеров, которые попытались бы реалистично высказаться о положении в партии и стране? Слов нет, насколько всё хорошо или плохо. Но придётся их найти: без этих слов машина работает плохо. Буксует.

Как нам починить политсистему?

Основная мысль, которая должна тут прозвучать, в том, что политическую систему невозможно построить только извне и из-за горизонта без активного участия её элементов, без самоформирующейся неоднородной коллективной структуры внутри. Иначе это будет не система, а громоздкая мертвая хреновина, булыжник-орудие_пролетариата, безголовый каменный монстр, монолит, который, в общем-то, не очень трудно расколоть. В поддержке системной коммуникативно-смысловой активности, которая делает власть властью – и заключается цель проекта «Трансфер», начатого «Континентом Сибирь». «Протестовать» (отвергать нечто якобы внешнее) и «обсуждать свои дела» (сосредотачиваться, углубляться, проникать в собственную суть) – это две далеко отстоящие друг от друга установки. «Континент Сибирь» представляет проект, рассчитанный на «обсуждение собственных дел», на сосредоточение, а не на протест или протест против протеста. Разбредшаяся власть должна уметь обратно сосредотачиваться в себе и на себе и дискурсивно осваивать, постигать, что в ней происходит и какой она должна быть. И заниматься этим не официозно-дежурно, то есть понарошку, деря глотку и бюджеты «за простых людей», а по-настоящему. Постигать – значит «отдавать себе отчёт». Но в России власть никому не подотчётна, с себя же и начиная. Она знать себя не хочет. Она невыразима. Непереводима ни на какой язык. Она – агрессивное ни-что: ни демократия, ни диктатура, ни монархия, ни республика, ни фашизм, ни либерализм, ни социализм. Её нет? Но даже если есть, она точно занимается тем, что себя ничтожит.

Вот существует у проклятых англосаксов такой глагол: to realize. Из него не скрываясь прёт вся англосаксонская ментальность. Посмотрим список его значений: «понимать, постигать, осознавать» и одновременно «осуществлять, реализовывать, делать». Для англосаксов это одно и то же. Осуществить – значит осмыслить, и наоборот. Не то у нас: тут те, кто понимает, ничего не делают, а те, кто делает, ничего не понимают. Или очень правдоподобно прикидываются, что не понимают, надкусив себе язык. Проблема следующая: как подсказывают нам англосаксы, то, что не обладает сознанием, то, что не обладает речью – далеко от реализации. Власть в России не реализовалась. Она по-прежнему в зачаточном состоянии. Не выбралась из яйца. Так и сидит в нём, зажавшись, в кремлёвской скорлупе. А что же снаружи? Снаружи не власть, снаружи лишённые её подданные, иначе говоря, там биполярно переходящие друг в друга бессилие и насилие, атрибуты анархии, прикрытые условностью повиновения. Рыхлость вовне соответствует рыхлости судьбоносных сигналов, которые время от времени доносятся из скорлупы. Их надо расшифровывать с лупой в руках, разгадывать между строк, и всё равно никогда не ясно, что ими положено знать и делать подданным, а чего не положено.

Телеграм, казалось бы, в помощь. Вот же, подумалось вдруг, анонимно из-под полы восставшее сознание российского, кхм-кхм, правящего слоя. Вот реальный разговор о реальных делах. Но понимания нет и там. Оценочных суждений и выводов не хватает. Бюллетени о текущей повестке российской власти имени Незыгаря, пожалуй, сгодятся в качестве бюллетеней о состоянии важного больного. Но это хроника. Это не лечится.

А надо бы попытаться. Но тогда в другом формате: анонимность телеграм-каналов обнуляет спасительный эффект их откровенности. Когда Незыгарь выдаёт свои  безапелляционные с потолка взятые инсайды, без ссылок, без доказательств, без обоснований и аргументов, попирая все правила оформления контента, которые сложились в приличном обществе, то, вспомнив классическое «информация – это власть», думаешь, что он лишь усугубляет состояние деинституциализации власти, её хаотично-бредовую бессмысленную и безответственную кондицию. Нет, не телеграм должен служить местом, где власть обсуждает свои дела, вообще-то для таких целей предназначена площадка правящей партии. Но используется ли она по назначению или компьютер куплен исключительно ради видимости и внешнего употребления – например, забить гвозди голову избирателю?

По-хорошему власть не должна строиться на песке, политическая жизнь не должна вращаться вокруг различных миражей, будь то вбросы Незыгаря, пылкие, но пустые декларации о любви богатого меньшинства к бедному большинству, всеведение Кремля или проделки госдепа. На последнем следует задержаться подробнее, ибо сия мифологема есть квинтэссенция, истинный перл мании отчуждения, одолевшей российское общество. Всемогущий госдеп головного мозга, и неважно с каким знаком, явлен как центральный навязчивый образ отечественного мировоззрения. У одних «госдеп нас спасёт», у других «госдеп нам всё портит», «все на борьбу с госдепом»: в обоих случаях «госдеп» восходит из каждого матюга в качестве сакрального символа веры. А дело вовсе не в госдепе… Какая страна, такая и власть, какая власть, такая и страна: вывернутая наружу-наизнанку, выкорчеванная из себя, деинституциализированная, патологически рассредоточенная, мысленно сбежавшая от себя подальше за горизонт: в Сирию/антиглобализм/Венесуэлу/СССР/Ротшильдов_Рокфеллеров/Донбасс/etc. «Госдеп» – это южный (или напротив северный? короче второй) полюс загоризонтного «пастуха», другая ипостась бога, дуальная, но эквивалентная.

ВАДИМ КАШАФУТДИНОВ

Стильное решение

Мифологически для среднего власть имущего россиянина Госдеп и Кремль взаимозаменяемы, это парное божество. Кто из них в данный момент «злой», кто «добрый», регулируется настроением адепта, они легко меняются знаком в зависимости от обстоятельств и географических координат. Этот биполярно расстроенный индивид застрял в перманентном трансфере между двумя фантомами, он в метаниях от одной нелепости к другой. Сон политического разума породил чудовищ, демонтирующих отечественную реальность.

Власть проявляется не в фантомах, а в институтах, в устойчивых формах, каковые она придаёт реальности, структурируя её.  Любой институт коллегиален, деперсонифицирован, сверхличен, он – продукт не произвола, но системы, не исключения, но правила, не умолчаний, а коммуникаций, не вождистской, а корпоративно-аристократической воли.  В России всё зыбко, и никто ни от чего не защищён, потому что такая воля в дефиците, она вытеснена, взята под подозрение, обращена во зло, маркированное термином «олигархия». Оставшиеся на плаву официальные участники политического спектакля – государь и народ, восторженно млеющий навстречу государю, с энтузиазмом ходатайствующий починить козырек над подъездом и разделать на площади тушку какого-нибудь олигарха, в погонах или без.

На этом фоне самое время напомнить, что правящая партия – это центровая площадка, на которой реабилитируется коллегиальность. Коллегиальность разрушительна, пока идеология придаёт ей негативное значение, а у нас именно тот случай. Чем выше популистский гиперцентрализм, на который мы замахиваемся, тем меньше центр что-то контролирует, тем меньше в стране остаётся твёрдой власти, тем меньше государства и больше доля неорганизованной силовой стихии, о чём как раз и говорит Глеб Павловский. Однако следует определённее констатировать взаимосвязь централистского мифа со стихийной «подпольной» коллегиальностью, возвращающей к революционной эпохе войны всех против всех. Положение дел таково, что под личиной государства роятся группы, кланы, команды интриганов и заговорщиков, которые непрерывно возникают и самоупраздняются, распадаются, перетасовываются и формируются заново, пытаясь реализовать частные цели. Это броуновское движение вместо власти исключает институты. Но его исток, как ни парадоксально – там, в его брутальной противоположности, в лживой утопической мечте о монолите в качестве суррогата политической системы. Миф о гиперцентрализме не опровергается, как утверждает Павловский, а дополняется, подтверждается и подытоживается практикой броуновского самоотрицания власти. Очевидная логика обусловливает закономерность: чем исключительнее власть, тем закономернее безвластие – чем более единоличное правление угодно обществу, тем больше хаоса вокруг сингулярности в чёрно-дырявом центре. Прославлять далёкого вождя-автократора – лишь наиболее изысканный из известных способов послать власть к чёрту.  Если коллегиальность-множественность на уровне ценностей, главного идеологического мифа, отлучена от власти, то становится источником её распада. И тут ничего не исправишь посадками и арестами. Менять надо не сановников с вельможами, а модель понимания и устройства державы.

Всё, что нам известно из истории римского или европейского абсолютизма, свидетельствует, что он деинституциализирует и дезорганизует. Абсолютизм словно черная дыра высасывает силы из институтов и дискредитирует формы власти – при нём всё в итоге сводится к мутной схватке придворных клик. Государство тонет в интригах и обращается в аморфный конгломерат всеобщей безответственности: вождь слишком велик, чтобы за что-то отвечать, все остальные для этого слишком малы. Причем фактически это силовая безответственность, иллюстрируемая образом обезьяны с оружием, которое стреляет по всем направлениям. Объявленная вне закона коллегиальность истребляет сама себя, чтобы на её костях утвердился революционный лидер. Российская история очень хорошо иллюстрирует этот тезис. Становление советского абсолютизма в конце 30-х годов сопровождалось масштабным сведением счетов друг с другом на всех социальных уровнях, кровавой анархией доносов, арестов и убийств, смысла которой историки не могут понять до сих пор, и немудрено, потому что его и не было – это и было взрывом бессмыслицы, выплеском революционно-протестного начала, которое слишком долго в себе сдерживали, после чего оно за неимением лучшего обратилось на собственных носителей. (Аналогичным образом в Китае растущий абсолютизм Мао дал старт длительному периоду нестабильности, издевательски названному «культурной революцией».)

«Потом я готов говорить о чем угодно»

К началу 50-х дело шло к новому раунду «обострения классовой борьбы», гонг об его отмене прозвучал только со смертью Сталина. А в современной России классовая борьба остра и актуальна как давно уже этого не было. Она «вырвалась на волю», не контролируемая и стихийная. Она полыхает в силовых структурах и околокремлёвском окружении. Она задаёт тон в головах и в соцсетях. КПРФ, наряду со всеми другими формами/институтами власти обращённая в декорацию, никоим образом не управляет популистским пожаром. Да им и никто не управляет – а он ширится и растёт. Чтобы в этом убедиться, почувствовать градус настроений, достаточно почитать пресловутые «кокаинические» «комментарии на НГСе» в адрес носителей хотя бы даже иллюзии власти: вот он, дебильно-истероидный голос народа, которому принадлежит в этой стране ровно то, чего он достоин.

Оба продукта трансфера 1999 года – персоналистский и коллегиальный, лидер и партия – сейчас находятся под вопросом. Они прошли длинный путь сосуществования, взаимной поддержки, но и скрытого соперничества. Как изменится соотношение форматов политического лидерства в ближайшие годы? В 1999 году окружение слабого президента вытолкнуло на поверхность человека, который сумел стать намного сильнее, чего нельзя сказать о политической системе в целом, поэтому он точно так же зависит от своего окружения. А  окружение сильного президента испытывает колоссальные сложности с проблемой выдвижения очередного преемника. Власть, передаваемая на этот раз, слишком исключительна, слишком чрезвычайна, чтобы одна придворная группа могла уступить её другой – скорее всего для проигравших это будет фатальным промахом. Потому всё так жёстко в верхах и так зверски трещат на всю Россию чубы у державных холопов.

Проблема наследования власти сильного президента, сколько её ни откладывай, даже если просто тупо ждать, когда сильный президент с годами совсем ослабнет, требует формирования реальной коллегиальности, способной играть   компенсирующую и стабилизирующую роль. Как это и принято в развитых политических системах, где смена персоны лидера не приводит к потрясениям, погромам и чисткам в силу высокой степени коллективности власти. Таким образом не только и не столько конституционные ухищрения, связанные с намерением преодолеть ограничение на число президентских сроков, вызывают к жизни замыслы перераспределения полномочий в направлении правительства и парламента, а следовательно, партийных структур. Вероятно, прав Александр Кынев, напоминая о курсе на деградацию значения партий на Западе, но у нас на повестке скорее нечто иное. Перефразируя когда-то сказанные слова Г. Павловского (он говорил о государстве), может статься, что «коллегиальность власти однажды придётся вводить в России, как Петр I когда-то вводил картошку».

Редакция «КС» открыта для ваших новостей. Присылайте свои сообщения в любое время на почту news@ksonline.ru или через нашу группу в социальной сети «ВКонтакте».
Подписывайтесь на канал «Континент Сибирь» в Telegram, чтобы первыми узнавать о ключевых событиях в деловых и властных кругах региона.
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее и нажмите Ctrl + Enter

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ