Новосибирск — родина космонавта Андрея Курченко. Он называет себя когнитивным альпинистом, изобретателем смыслов, конструктором тишины, воспитателем себя и оформителем пустоты. На афише проекта «Люди как книги», героем которого АНДРЕЙ КУРЧЕНКО стал в начале сентября, значится и одна документально подтвержденная специальность — художник.
— Андрей, импровизация присуща тебе с самого начала личной истории. И по месту рождения — родился ты далеко, в Кызыле, и по месту приложения — потому что твои важные партнеры, вроде кинематографиста Сокурова или художника Слонова, находятся в совершенно разных географических условиях. К искусству тебя привела эта внутренняя свобода или музыкально-литературная семья?
— Любая категория предполагает антитезу. Если есть свобода — значит, есть несвобода. На самом деле у меня никогда не было особого выбора. Конечно, и отец-композитор, и отчим-писатель тоже многое предопределили. Я не плыл по течению, а действовал интуитивно-спонтанно. И сразу мой художественный профиль принимался обществом как очевидная данность, которая мне присуща с рождения.
— А как же тезис из того фильма, что люди творческого склада нуждаются в некотором руководстве?
— Не бывает нетворческих людей. Я на своем примере это доказываю. Я настолько много чем занимался и занимаюсь, что априори не могу во всем дойти до уровня искусства, но творчество не предполагает профессионализм, тут речь скорее о вовлечении и о любви к выбранному делу. Вот ты как-то спрашивал меня о работе с Александром Сокуровым. А ведь вышла сплошная импровизация. Сидел я в новосибирской «Сайгоне» — в кофейне на Красном проспекте, а соседом моим внезапно оказался Гена Новиков, который работал с Сокуровым. Разговорились. И Сокуров случайно, по пути из Кемерово в Питер, оказался в нашем городе. Познакомился и с ним. Я показал альбом со своими картинками. Киношники мне понаобещали, как они это обычно делают. Но в назначенное время и, правда, прислали сценарий. Я, как ужаленный в одно место, бегал по городу и всем транслировал свой восторг, что сам Сокуров прислал.
— Это такой приз авансом, ни за что?
— Именно! У меня не было вот этого момента карабканья на Олимп. Ведь чтобы обеспечить себе вход в среду, нужно добиться признания. А мне этот доступ как-то запросто дали. И вот я сижу в кофейне с Александром Николаевичем, и он мне говорит: «Ну что ты дергаешься? Ты уже сам бог и царь. Твори, живи и радуйся». Потом мою картинку он выбрал для афиши своего фильма «Круг второй». Нудно-мутное великое черно-белое кино о сыне, который приезжает хоронить своего папаньку. Тема резонировала, попадало в самое сердце. По иронии судьбы афишную картинку я — в тот год выпускник художественного училища — незадолго до встречи с Сокуровым приволок на просмотр. И на ней жирно намалевали мелом двойку. Картина эта пропала, а потом, говорят, всплыла на западных аукционах за бешеные миллионы.
— У тебя уже тогда, в начале 80-х, включился режим бессребренничества, «художественного андерграунда»?
— Причем, буквально: жил на улице Шамшурина в подвале. Это же наступили веселые времена перестройки, мои друзья срочно решили выращивать то ли грибы, то ли кроликов. И оформили на себя этот подвал. Но что-то пошло не так, и они предложили мне его временно занять под свои проекты. Я вспоминаю это время с благодарностью: много проектов было в этом подвале с земляным полом, много контактов интересных. Я там выкапывал яму, заливал воду, выпускал карасей, они в этой мути оживали, и мы с какими-то американцами отправлялись на подводную рыбалку. Проект назывался «Станем на метр ближе к Америке». Потом выяснилось, что примерно в это же самое время копали и с другой стороны. Так что две сверхдержавы тогда стали ближе на два метра.
— Я вот держу в руках невероятный артефакт — книгу отзывов на твою выставку 1989 года, которая прошла в ГПНТБ СО РАН. Приговор гостей в диапазоне от «Андрей, ты велик» до «За вашу мазню — на Соловки». Был и один дельный совет: «Может, вам заняться фотографией?». Ты как тогда к критике относился?
— Прислушиваюсь. Например, стал членом Новосибирского отделения Союза фотохудожников России. Что касается творческих и выставочных площадок — самой важной считаю свою мастерскую от театра «Красный факел». Я на службу поступил в 1991-м и промантулил художником и бутафором 17 лет. Как я ни сторонился театра, меня всегда к нему прибивало. Вот и театр Афанасьева на моих глазах появился, и проекты общие были. Сейчас снова театральный проект в ДК «Энергия», сегодня премьера как раз…
— Мне кажется, что с начала 80-х годов и бытовая, и художественная твоя жизнь, и даже все общественные высказывания имели театральную природу. Этакий бесконечный перформанс!
— Да, это все дни из разряда современного искусства. Что-то непонятное происходит с продуманным сценарием и посылом. Много чего вытворили на улицах и площадях Новосибирска и других городов. И мне до сих пор вся эта активность по душе. Вот только что провели на Затулинке фестиваль Ultima Thule. Идти не в зрительные залы, где все готовы и чего-то конкретного ждут, а в места, где никто не готов тебя принять. Такого зрителя важно растормошить, включить в процесс. Когда надеваешь красный нос, тебя сразу начинают безболезненно принимать.
— Театральность — часть предпилотной подготовки перед первыми запусками в космос. В 90-х сложилась арт-группа «Космонавт» (Курченко, Лещенко и Зонов) и полетели…
— Первый перформанс у нас сложился с Максимом Зоновым. У него были какие-то личные проблемы, шерше ля фам, он жил у нас дома, спал под моим столом. Мы много говорили. И из всей этой болтовни выплыл проект «Еда-сон». В 1995 году мы показали его на сцене театра Афанасьева в их тогда маленьком зальчике в «Кобре». Поставили стол, стулья. Сели и начали выпивать-закусывать, общаться. Акция по привлечению внимания непосредственно к жизни. Пританцовывали, стихи читали. Я манифест написал. А после антракта показали слайды и закончили сейшном — Олег Лапин на барабанах, я на басу, Максим на гитаре. Пользуясь словами Бродского «творчество — видовая задача человечества». А самый главный процесс — сама жизнь. И тут важно обладать вниманием и любопытством. Через внимание открывается художественная ценность каждого момента. Ты хорошо играешь на гитаре или плохо? Но это как дышать — я играю, это мое естественное свойство. Я играю не потому, что хорошо, а потому что как же иначе. Не обязательно все это должно выражаться в конкретных произведениях — человек и есть произведение искусства. Да, космонавт — не только метафора, дескать, все мы космонавты в безвоздушном пространстве. Я по-настоящему интересовался астрономией, в телескоп на небо глядел. Однажды видел на Луне какую-то красную «колбаску», она отлетела, я буквально завизжал, не зафиксировал, да и свидетелей не было.
— Интересно, как искусство свободного волеизъявления и самочувствования сошло с центральных площадок на периферию — на Затулинку, в Приморье. Сейчас уже сложно представить шествие художников по Красному проспекту, как это было в 1996-ом. Что-то изменилось в ощущениях самих художников или город больше не допускает толику эпатажа и раскрепощения?
— Никогда никакого притеснения я не чувствовал. У меня не было конфликтов с властями или представителями закона. Многие просто не понимали, что я делал, и не знали, к чему придраться. Властям, конечно, не выгодны все, кто занимается творчеством, у них слишком много фантазии и свободы. Они не подотчетны, не в системе.
— Художник Константин Скотников называет тебя «курлыкой» и этой вкрадчивостью и всеобщей любовью объясняет твои выдающиеся коммуникативные навыки. Ты свой для любой аудитории: и для заказчиков интерьеров, и для ищущей новые возможности творческого приложения сил молодежи…
— Самое важное — найти человеческий контакт. Мне всегда это помогало. Я и правда основательно занимаюсь интерьерами, оформляю рестораны и клубы. Без плохих сентенций я многих заказчиков называю пациентами. Потому, что они действительно не знают часто, чего хотят. Поговорить, доказать, что мне работа интересна, первична любовь, а не деньги — важно. Это снимает зажимы. А заказчики, как и талантливая молодежь, становятся хорошими друзьями.
Почему широта этих моих присутствий так бросается в глаза? Потому что мир распался на секты — физиков, кришнаитов, поэтов, художников, ВДВшников. У всех своя терминология, ограничения, квоты. Устаревшее это деление! Все хорошее находится где-то вместе, рядом. И точно ты не ограничен какими-то профессиональными навыками и дипломами. У меня давно зреет проект, надеюсь, мы его с Васей Слоновым реализуем — собрать людей искусства, науки и религии. Задать им тему «Вечный двигатель», чтобы каждый попробовал его изобразить, описать. Поселить их в одном домике и запереть надолго. Говорить ведь будут об одном и том же! И выяснят, что созданы из одного теста.
— Ты стенки этих несообщающихся сосудов давно подтачиваешь как вода: читаешь псевдонаучные лекции, строишь самодвижущихся кукол, формулируешь псевдорелигиозные трактаты. Сила слова проявляется в манифестах к проектам. А есть законченные книги?
— Когда что-то открываешь для себя, начинаешь записывать, понимаешь, что все это тысячу лет как уже высказано. И хорошо! Я сейчас много занимаюсь проблемой мозга, вопросами сознания. Я пришел к неутешительным выводам, не случайно проект у меня называется «Тюрьмозг». Все, что с нами происходит, случается в первую очередь у нас в голове.
— Люди делятся на две категории: одни заботятся о своей эффективности и пытаются еще больше воткнуть событий в свой день, а вторые ратуют за освобождение разума, об изъятии из обихода всего лишнего. Ты на втором пути?
— Я против такой оценочности и двойственности: глупый/умный, эффективный/свободный. Однозначно ответ посередине, в молчании. Язык нам дан для размышления. Любое высказывание — символ. А symbol в первоначальном переводе значит «вместе». Отсюда исходная двойственность, разночтение, зависимость от контекста и слушателя. Речь девальвирует само высказанное понятие. Наш мозг ужасно радуется, когда тело делает что-то простое и понятное. Рубишь дрова — мозг счастлив. Начинаешь решать сложную задачу — теряет силы, волочет в сон. Я вот очень люблю подметать. Это приятно и полезно. Креативная задача требует много усилий, этим задачам требуется банальный противовес. Я цепочку этих размышлений веду к тому, что мозг — это атавизм. Как хвостик. Он выполняет сдерживающую функцию. А подсознание устраивает всякие пляски в виде картин и симфоний. Особенно если предположить, что человек — переходная стадия от обезьяны к компьютеру. Становясь наблюдателем на этом пути, ощущаешь дефицит правильных слов.
Этими словами ничего не скажешь
ими только думать или танцевать
молча в воду мокрую изредка приляжешь
сильно много сразу станешь понимать
WPBuild.Ru