Своим видением проблем и перспектив российской экономики, направлений структурных реформ, сложностей в их реализации в интервью «КС» поделился председатель совета директоров ПАО «МДМ Банк», член совета директоров ПАО «НК «Роснефть», председатель совета директоров Национальной Ассоциации участников фондового рынка (НАУФОР) ОЛЕГ ВЬЮГИН.
— Олег Вячеславович, как вы оцениваете сегодняшнее состояние российской экономики? Каковы, по-вашему, возможные «коридоры» для основных макроэкономических показателей — ВВП, курса рубля, цены нефти?
— Думаю, что в этом году роста экономики в целом уже не будет. Скорее стоит ожидать небольшого спада — порядка 0,6%. Да и в целом за период с 2008-го по 2016 год у нас практически не было роста — его среднегодовой темп был меньше процента. Да, к сожалению, затянулась пауза в развитии экономики, в инвестициях — даже официальные прогнозы, которые делаются с какой-то коррекцией на политику, предвещают в будущем только ограниченный рост — 2%, не больше.
Одна из главных причин — достаточно существенно изменилась внешнеэкономическая ситуация, и Россия лишилась большого объема выручки от экспорта нефтесырьевых ресурсов. Во-вторых, появились политические причины: с 2014 года Россия находится в частичной международной инвестиционной изоляции. При этом Россия и российские компании платят по долгам, но не имеют возможности привлекать новые средства. И в-третьих, в России сложилась структура экономики, в которой очень низкая мотивация к инвестициям. В экономике превалируют компании государственного сектора и компании, которые напрямую не являются государственными, но во многом ведут себя таким же образом, как и государственные.
Если говорить о макроэкономических параметрах текущего года, то они существенно лучше, чем в предыдущие два года, потому что мы наконец увидели адаптацию российских компаний к санкциям и низкой цене на нефть. Сам нефтяной рынок тоже адаптировался, и на сегодняшний день цена на нефть нашла свое место. Если и будет движение вниз, попытки раскачать рынок, то это будет ненадолго, уровень от $40 до $50 за баррель сейчас вполне устраивает всех игроков. Соответственно, и рубль тоже стабилизировался на отметке около 65 рублей за доллар, хотя небольшие движения вокруг этой цифры будут происходить до конца года. Это тоже очень большой стабилизирующий фактор для российских компаний, поскольку российская экономика открытая, и доля экспорта-импорта сохраняется очень большой. Так что мы достигли определенного, хотя и неустойчивого дна.
Почему неустойчивого? Есть один фактор риска — наш бюджет по-прежнему не сбалансирован, и дефицит финансируется средствами, накопленными ранее в резервном фонде. Надо отдать должное правительству — оно не стало превращать бюджет в источник больших макроэкономических потрясений и нашло в себе силы сдержать дефицит. Три процента, которые сейчас складываются, — это не такая уж большая цифра, вполне приемлемый уровень. Другое дело, что финансировать его трудно, нет источников, кроме резервного фонда, который конечен. В принципе, в 2017 году можно продолжить финансирование за счет накопленных фондов — но, к сожалению, это будут последние деньги. Поэтому сейчас правительство думает над тем, надо ли консолидировать бюджетную политику — имея в виду под словом «консолидация» сокращение расходов.
— Как вы оцениваете движение российской экономики за последние два года? Ощутимо ли зарождение новых тенденций — снижение зависимости бюджета от экспорта «сырых» углеводородов, развитие импортозамещения, других направлений?
— Я, наверное, сейчас скажу не очень приятную вещь — последние годы российская экономика в основном живет на том структурном ресурсе, который был создан в начале «нулевых». И, к сожалению, со времен кризиса 2008–2009 годов мало что изменилось, и институциональная среда не стала лучше. В «нулевые» годы сформировался дееспособный государственный аппарат — стали нормально собирать налоги, однако существенно повысить эффективность государственного финансирования не удалось, равно как и сдержать быстрый рост непроизводительных расходов бюджета, не относящихся к финансированию образования и медицины, где произошло сокращение.
Да, сегодня есть сдвиги в том, что касается импортозамещения, но на самом деле они проявились в тех сферах, которые по институциональным причинам были подготовлены, там, где ранее были сделаны инвестиции. Это импортозамещение состоялось бы и без санкций и девальвации рубля, только цены бы для потребителей были бы ниже, а прибыли владельцев компаний в этих секторах ниже. Это прежде всего сельское хозяйство, все экспортно ориентированные производства. Есть, безусловно, позитивные сдвиги в высокотехнологических производствах. Скажем, сейчас растет производство разного вида катализаторов, которые играют определяющую роль в химии и нефтехимии. Раньше все это закупалось, сейчас потихонечку начинаем делать сами. В цифровых технологиях происходит незаметная, невидимая революция. Это особо не афишируется, но на самом деле в России работает довольно большое количество компаний, которые создают новые технологии как для финансового сектора, так и для управления.
Отмечу, что это активность не очень крупных компаний, и здесь не требуются очень большие инвестиции. Как раз такой сегмент наиболее эффективен для преодоления кризисов, шоков, и для выхода на экономический рост. Но, к сожалению, в России тон задают крупные экспортно ориентированные компании или квазимонополисты, обладающие пресловутым административным ресурсом.
— Выходит, наша экономика прошла путь от времени становления через период гибкой либеральной среды «нулевых» до неадаптивной зарегулированной сегодняшних дней. Почему же мы не смогли остановиться во временах «золотой середины»?
— Да, так получилось, что «нулевые» годы были временем разумного дерегулирования в экономике, сопровождаемым постепенным укреплением органов государственной власти роста их влияния на конкуренцию и предпринимательство. И надо вспомнить, что именно в эти годы президент очень четко сформулировал основные принципы экономической политики, которые носили в основном либеральный характер. Бизнес фактически получил подтверждение, что страна делает ставку на развитие частной инициативы и на защиту этой инициативы в соответствии с законом. Тогда же президентом было провозглашено верховенство закона, равноудаленность бизнеса и власти, была либерализована налоговая система, реализована программа приватизации государственной собственности, и т. д. Это дало большие положительные ожидания — очень серьезный всплеск желания людей инвестировать в новый бизнес. Так что был хороший момент, когда произошло сочетание укрепления регулирующих органов государственной власти и начала дерегулирования бизнеса. А потом, к сожалению, мы от этого как-то стали отступать — рост влияния государства на экономику продолжился и перешел границы разумного, соответственно, позитивные экономические тезисы нивелировались.
Сложно сказать, почему. Обычно принято говорить, что виноваты конкретные люди — Кремль, правительство, и так далее. Но это такой примитивный способ оправдания. Я думаю, что причины глубже, в том, что в целом наше общество оказалось пока не готово воспринять упомянутые ценности, которые бы создали базу устойчивого рыночного экономического роста, а правящая элита — неспособной взять на себя бремя ответственности и риск проводить обеспечивающий долгосрочное процветание экономический курс. В России без учета детей и пенсионеров около 70 миллионов людей активного возраста — ведь далеко не все они бизнесмены, среди них больше половины сформировали основы мировоззрения в советское время. Половина активных в государственном и бюджетном секторах работает, а предпринимателей-то не так уж и много. Так что их интересы не прошли — не хватило, скажем так, «критической массы».
— Вы говорили про структурную неготовность российской экономики к реакции на кризис и к дальнейшему развитию. А какая структура экономики могла бы нам помочь лучше пережить события 2014–2016 гг.?
— Наверное, это структура экономики, в которой компании обладают гораздо большей гибкостью и способностью адаптироваться. Это экономика, где нетяжелое регулирование, где на всех уровнях реальная конкуренция, где достаточно понятно и четко соблюдаются права собственника, существует надежная защита этих прав со стороны государственных институтов. Это экономика, в которой ведущую роль играют частные интересы и частные компании, а не государственные и крупные корпорации, которые менее гибки и подвижны. Тому подтверждение — очень часто на кризисные вызовы регулирующие органы разных стран отвечают определенной либерализацией и отходом от жесткого регулирования. Да, могут быть некоторые издержки, но это позволяет быстро приспособиться к новой ситуации.
С кризисными вызовами всегда успешнее справляется экономика, которая базируется на малых и средних компаниях
Конечно, с кризисными вызовами всегда успешнее справляется экономика, которая базируется на малых и средних компаниях. А что у нас произошло? Рубль обесценился вдвое, а экспорт из России сильно не активизировался. Казалось бы, можно продавать не только нефть, а такой реакции не видно. Это говорит о том, что экономика не очень чувствительна, она плохо реагирует даже на изменения, выгодные для внутреннего производителя. К сожалению, пока именно так.
Ну и, конечно, требуется определенность — внешнеполитические проблемы, с которыми столкнулась Россия, породили неопределенность в будущем, что привело к сокращению спроса и пока не позволяет компаниям уверенно инвестировать.
— Какие направления структурных экономических реформ поддерживаете лично вы?
— Я все-таки сторонник, во-первых, в целом действий и мер по укреплению и соблюдению прав собственности в стране. Правоохранительные органы, суды — все должны так работать, чтобы у бизнеса, у предпринимателей было четкое убеждение, что эти органы работают в интересах защиты их прав. Система должна поощрять тех, кто ведет свой бизнес в соответствии с законами. Поощрять, а не наказывать — как это иногда бывает, когда успешный бизнес становится объектом манипуляций и оказывается не защищенным этими институтами. Эти институты должны изменить свою нынешнюю ментальность и критерии успешной деятельности.
Во-вторых, мне кажется, мы перебрали с развитием государственного сектора. Все-таки желательно сократить долю государственной собственности в производственных активах, дать больше свободы негосударственным компаниям.
И третье — это дерегулирование. Думаю, нужно постараться максимально создать среду для предпринимательской активности малых и средних компаний.
Часто обращают внимание на то, что, мол, высокая процентная ставка, нет кредитов банков. Мое мнение: надо выдержать линию на снижение инфляции — а мы почти этого добились, инфляция за восемь месяцев текущего года меньше 4%, или 7%, если мерить год к году. Если сейчас Центробанк не поддастся давлению, то за год инфляция будет меньше 6%. Это закладывает очень хорошую базу, чтобы в будущем году инфляция была если не 4%, то очень близко к этой цифре. И когда мы эту линию выдержим, то увидим быстрое снижение рыночных ставок. Тогда с точки зрения стоимости ресурсов эта ситуация полностью раскроется, и дальше будет только вопрос, готовы ли российские компании кредитоваться в банках и развивать бизнес.
— А готовы ли они к этому? Бизнес постоянно жалуется на малую доступность кредитов — если окно кредитных возможностей откроется, есть ли достаточный объем проектов, которые можно кредитовать?
— На самом деле у бизнеса и так есть деньги. Хотя прибыли очень неравномерно распределены в разрезе секторов и предприятий. Тем не менее я знаю, что в Новосибирске построены большие, знаковые объекты без всяких кредитов. Не надо преувеличивать роль кредита в нашей экономике. Сейчас необходимо выдержать период, когда настанет определенность со спросом, когда конкретная компания сможет четко сформулировать свой бизнес-план, понять, что спрос не будет сокращаться, и даже будет расти. Вот тогда предприниматели поменяют свою политику и придут в банки за кредитами.
— Можно ли сказать, что мы извлекли уроки из произошедшего кризиса и знаем, как выстроить более адекватную экономику, лучше реагирующую на кризисные явления?
— На это есть два взгляда, две полярные точки зрения. Одна — та, которую я излагаю, такова: экономики, способные переваривать эффективно кризисные вызовы, извлекать из них уроки и развиваться дальше, во многом основаны на гибкости малых и средних компаний. И на достаточно позитивном регулировании, когда все-таки органы государственной власти реально настроены на то, что бы стимулировать активность и рост, а не на каких-то понятных только им административных бюрократических задачах, и даже на своих выгодах и коррупции. Но есть и другая точка зрения в экономическом сообществе — проблема гораздо проще, на самом деле нужно, грубо говоря, больше напечатать денег.
При этом люди во власти — те, кто принимает решения, — занимают достаточно осторожную позицию и не придерживаются ни той точки зрения, ни этой. Власть ведет себя достаточно рационально, стараясь не нарушать баланс и не вмешиваться. Как дерегулирование, так и печатание денег — это определенный риск, не всегда с понятными последствиями. Поэтому правительство старается не идти ни туда, ни сюда, находится где-то в середине. Ну, в результате и экономика находится где-то посередине.
Да, во власти присутствует консерватизм, но и со стороны общества пока не видно готовности брать такие риски. Все-таки большинство людей, которые экономически не удовлетворены своей жизнью, ожидает, что правительство должно что-то сделать, что не потребует от них усилий и изменений в образе жизни, но она станет лучше — так что определенный консерватизм общества тоже присутствует.
— Немного о Центральном банке. Эльвира Набиуллина подвергалась острой критике начиная с самых первых дней своей работы на должности председателя ЦБ — и за чистку банков, и за курс рубля. Однако в последнее время превалирует мнение, что ей принадлежит чуть ли не ведущая роль в максимально возможном сохранении российской экономики. Как вы оцениваете роль Центрального банка и лично его председателя?
— К сожалению, у нас в последние годы принято критиковать тех, кто хоть что-то делает, кто активно пытается изменить ситуацию. Министры ли, председатель ЦБ — все они оказываются под огнем критики. Это еще раз о консерватизме общества. Люди не хотят больших изменений, но хотят жить лучше, часто надеются, что за них это сделают власти. Но ведь и люди во власти тоже могут иметь подобную ментальность.
Центробанк сделал правильные шаги — он отреагировал адекватно на вызовы, которые сложились: понимая, что при падающей цене на нефть рубль не удержать, ЦБ не стал этого делать, хотя политическое давление на него, безусловно, было, и в каком-то смысле это был рискованный шаг. Затем ЦБ поднял процентные ставки — это еще один правильный, но тоже очень рискованный шаг. Это были меры, которые нельзя было не сделать, чтобы избежать хаоса в экономике.
Российская банковская система до кризиса 2014—2015 годов была весьма неустойчивой в том смысле, что при внешнем благополучии достаточность капитала и качество активов были весьма и весьма далеки от тех красивых картинок, которые рисовались. И я думаю, что Эльвира Набиуллина, когда вступала в права председателя Центрального банка, получила определенный мандат на то, чтобы эту красивую картинку приблизить к реальности. А это означает, что нужно было начать серьезно смотреть за реальным капиталом банков, серьезно смотреть, чем они на самом деле занимаются, на качество активов, и шаг за шагом, если акционеры не могут выправить ситуацию, эти банки ликвидировать. Этот процесс пошел, но он пошел в самое трудное время, когда банки оказались под давлением нынешнего кризиса — и так не очень красивая ситуация, а тут еще и кризис.
Надо сказать, что и ЦБ, и его председателю в этой ситуации помогло то, что президент страны занял достаточно четкую позицию по отношению к Центральному банку — он поддержал то, что происходит, защитил от агрессивных оппонентов.
— И еще к вопросу о роли Центрального банка. Как вы считаете, насколько именно ЦБ определяет реальные ставки привлечения и размещения, регулируя свою ключевую ставку, — ведь доля ресурсов, привлекаемых коммерческими банками у ЦБ, не так уж велика? Не является ли ключевая ставка больше индикативным параметром, нежели макроэкономическим?
— Вы практически ответили на свой же вопрос. Действительно, если фондирование банков на 95–98% зависит от того, по какой цене они привлекают средства на рынке — то есть депозиты граждан и компаний, то стоимость фондирования банковской системы практически полностью зависит от рынка, а не от того, по какой ставке ЦБ рефинансирует коммерческие банки. Отсюда вывод: ключевая процентная ставка не сильно влияет на рыночные ставки. Я бы сказал, что процентную ставку сегодня во многом регулирует Сбербанк, занимая половину всего банковского рынка России. А на саму ставку Сбербанка, как и других банков, влияет уровень инфляции — если банки видят, что цены немного замирают, то им выгодно снижать ставки и расширять кредитную активность.
— И в завершение нашего интервью — каковы ваши пожелания сибирскому бизнесу?
— Особенности регионального развития таковы, что сибиряки гораздо лучше видят возможности роста, чем любые приходящие «варяги». И этим надо пользоваться. Надо активно инвестировать — не в производство того, что пока не пользуется спросом, а создавать базу для возможности быстро реагировать — инвестировать в гибкость, технологии и управление.
WPBuild.Ru