О бессмертии

«Земля здесь красная,
Небо — синее,
Зелень — темно-зеленого цвета»
Блез Сандрар

11 сентября прошлого года неофициальная Новосибирская Академия Изящных искусств имени Леонардо да Винчи за все хорошее, что я сделал в области искусства, наградила меня орденом «Золотое сечение» (серебро, золото) № 4 с изображением знаменитого витрувианского человека с рисунка Леонардо да Винчи. К ордену прилагался диплом о присвоении мне скромного пожизненного звания «Бессмертный».

Спасибо Академии. Вот так просто, господа, я был поставлен перед фактом соприкосновения с вечностью. Конечно, существуют для художников официальные госнаграды типа «Заслуженный» или «Народный». Такие документы подписывает президент. Но в этих словах есть какая-то относительность и сомнительность истины. Если ты, предположим, «народный», то тебя должен знать народ. Как Пушкина. Кстати, у Пушкина не было звания «Народный», но его знают все. Или, если вдуматься, что такое «заслуженный»? У Пикассо не было званий, может, была лента Почетного легиона, но я не уверен. У Дали тоже не было званий, но его знают все. Шагал не был «народным», но его обожает весь мир. Министр культуры Екатерина Фурцева предлагала ему вернуться в СССР и обещала звание, но Шагал отказался.

Вообще-то бессмертие в искусстве — вещь очень капризная. Есть масса примеров, когда художника носила на руках восхищенная толпа, но проходило лет 50, и уже никто не помнил былого триумфа, все было забыто. Полотна пылятся в запасниках, хорошо, если еще в музее, а не на чердаке. Может, лет через 300 раскопают, обнаружат, оценят. А могут и не обнаружить. Или наследники распылят наследие в неизвестные руки. Так что хлопотная эта вещь, «бессмертие», почти как слово «вечность», которое пытался выложить из льдин бедный замороженный Кай в сказке Андерсена «Снежная королева». Художники во все времена жили довольно скромно, ну, может, за исключением Рубенса, Пикассо и Никаса Сафронова с его золотыми унитазами. Великий Леонардо да Винчи не купался в роскоши. Не было о нем при жизни никаких монографий, никаких грандиозных выставок, ни скандальных репортажей в прессе и по ТВ. Но бессмертие состоялось. Или Ван Гог — всего восемь лет полноценного творчества. Никаких денег, потом психушка и самоубийство. А потом — бессмертие.

Не успела просохнуть краска на моей новой, абсолютно безмятежной картине «Разговор с Парижем», где лежащая на животе рыженькая девушка в светло-серой майке и белых коротких шортах говорит по мобильному, и слово «Париж» написано красиво на темном фоне, как грохнули взрывы и полилась кровь в этом самом Париже… Ужасно! Пятнадцать лет назад, 1 декабря 2000 года, в Париже было тепло, +5. Иногда накрапывал дождь, но это не портило настроения. На Елисейских полях дождя не было. Триумфальная арка, неожиданно большая, из учебника по истории искусства, красиво замыкала бульвар с голыми деревьями, витрины дорогих магазинов сверкали и переливались огнями — близилось Рождество. В соборе Нотр-Дам, в боковом приделе был устроен рождественский вертеп. Младенец Иисус, Мария, Иосиф, волхвы и прочие персонажи евангельского сюжета мирно расположились на ночлег. Все фигуры в натуральную величину.

Между двух башен-колоколен Нотр-Дам сияла луна. Композиция была абсолютно законченной. В метро, на станции «Порте де Оуэн» по платформе не спеша шел здоровенный негр. Он спокойно, на виду у пассажиров, докурил сигарету и бросил окурок на рельсы. Все молча проглотили эту наглость. В музее д’Орсе маленькие школьники сидели на полу перед большой «Олимпией» Мане и молоденькая учительница по-французски говорила детям об этой скандальной картине. Рядом висел «Завтрак на траве», доставивший столько огорчений Мане, а он так мечтал о признании его Академией, о наградах, может, даже о бессмертии.