Одна из самых ожидаемых премьер сезона была показана на сцене новосибирского театра «Красный факел» 11 и 12 сентября. Режиссер предупреждал заранее, что спектакль будет сложным, и не обманул ожиданий – герои Чехова заговорили на русском жестовом языке. После просмотра новой постановки у зрителей осталось разное послевкусие: одни отнеслись с непониманием к «Трем сестрам», другие посчитали постановку Кулябина шедевром. Подробности ─ в материале «КС».
Идея о том, что герои чеховских пьес не слышат друг друга, давно стала общим местом. Да и сама метафора глухоты как кризиса культуры и тотальной невозможности взаимного понимания далеко не нова. «Мысль изреченная есть ложь», ─ писал Тютчев в 1830 году. Веком позже, в 1908, ему упаднически вторит Сологуб: «Мы – плененные звери, голосим, как умеем». Мучительно заикался мальчик в прологе «Зеркала» вначале 70-х, а патриарх новой волны Жан-Люк Годар пару лет назад выпустил фильм с программным названием «Прощай, речь». Больше замечательных фактов и концептуальных обоснований – в обстоятельном буклете к «Трем сестрам» под редакцией музыкального критика Ильи Кухаренко. По словам директора «Красного факела» Александра Кулябина, он также будет принимать участие в качестве консультанта в будущей работе Тимофея Кулябина над оперой Доницетти «Дон Паскуале» в Большом театре.
Мотивы метафизического страха и отчаяния, как говорил философ и культуролог Григорий Померанц, стали особенно актуальными во второй половине XX века. «Полностью вместить переживание вечности в слове никогда никому не удавалось… Язык глубинного опыта или негативен, или метафоричен», — считает философ.Современному художнику, претендующему на свое слово в искусстве, не позавидуешь. Пафос заезжен, метафоры замылены, трагедия превратилась в фарс, балаганчик прогорел, авангард приручен, заумь забыта, натурализм утонул в формалине, постмодернизм навяз в зубах. Куда податься, чем жечь сердца, тем более при встрече с хрестоматийным, разобранным до запятых, чеховским текстом?
По собственному признанию Тимофея Кулябина, с этим материалом очень тяжело работать, потому что все время находишься в поле цитат, сталкиваешься с чем-то, что уже поставлено, сказано, сыграно. Чтобы отделаться от призрака вторичности, режиссер меняет способ общения: лишает артистов и героев привычных средств вербальной коммуникации и заставляет их осваивать новый, на физиологическом уровне иной язык. Лишившись звучания, слова заодно утратили и презумпцию понятности. В этом новом мире, как в невесомости или в безвоздушном пространстве, требуется иной тип усилий. Чтобы тебя услышали, уже недостаточно колебаний воздуха, необходим жесткий зрительный или даже тактильный контакт.
Парадоксальное и на первый взгляд избыточное решение пришло к постановщику не вдруг. «Я думал, например, взять классическую пьесу, но отделить зрительный зал от сцены звуконепроницаемым стеклом, чтобы вы ничего не слышали, но при этом выстроить спектакль так, чтобы вы понимали все, что происходит. – рассказывает Тимофей Кулябин. – Позже эта идея переродилась в то, чтобы поставить спектакль на жестовом языке – языке, которым пользуются слабослышащие люди. Я начал думать, каким может быть этот спектакль, работа внутри меня продолжалась довольно долго. И в какой-то момент пришло решение, что для такого спектакля не нужно придумывать какую-то особенную историю и писать свою пьесу, а нужно взять один из ключевых классических драматических текстов и провести этот эксперимент на нем. И посмотреть, каким образом это изменение сработается с пьесой, которая всем известна».
С присущей ему дотошностью Тимофей Кулябин работал над спектаклем около двух лет, актеры осваивали жестовый язык под руководством профессионалов.Уход в страну пантомимы освободил режиссера от шаблонов воплощения и необходимости лишний раз дразнить гусей, слишком вольно и играя с фабулой или эпохой. По мнению режиссера, Чехов хронологически нам близок и вполне понятен без перевода на современный, поэтому действие происходит в условном европейском «здесь и сейчас». Самовары, скрипки, часы с боем, элегантные пальто и мобильные телефоны мирно уживаются в почти монохромной эстетской сценографии Олега Головко, которую только ленивый не сравнил с «Догвиллем».
Два первых действия – на притирку и адаптацию. Когда зрители уже привыкли быстро считывать субтитры, улавливать контрапункт шумов и одновременно следить за актерской игрой на грани нервного срыва, режиссер вырубает еще один канал. В городе пожар, на сцене – почти кромешная тьма, вполне соответствующая кромешному аду крушения уютного семейного мирка. Он рушится бесповоротно и безнадежно, с утробным мычанием, надрывным хрипом и дурной монотонностью пьяного кошмара. Любовь, дружба, работа на благо общества, семья, душевная тонкость, мечты о светлом будущем –задавлено все. Мамины часы разбиты. И лишь неверные сполохи мобильных, виртуозно оркестрованные художником по свету Денисом Солнцевым, спасают от полной невозможности продолжения.
Зато последнее, четвертое действие неожиданно дарит холодным сквознячком настоящей трагедии. Герои выходят из дома в сад. Вся суета упакована, все сюжетные линии бессюжетной пьесы сходят на нет. Осталось лишь самое главное: расставание, прозрение, безнадежность, убийство, одиночество, трезвость. Необходимость продолжать жить. Метафора реализована полностью и разрушает саму себя. Оглушенные горем, три сестры неожиданно обретают способность слышать музыку, но эта музыка непереносима. Проводив мужчин – в последний путь, в поход, в измельчание и пошлость – они как три птицы мечутся по саду, в котором нет ни одного дерева. «Если бы знать, если бы знать», — восклицают они, хотя и так уже все знают.
Некоторые продолжают спрашивать, для чего все-таки понадобился язык жестов. Например, мне – для того, чтобы вспомнить о близком родстве слов «жизнь» и «живот». Каждый раз, когда на экране высвечивалось «жить», актеры делали короткий и резкий тычок пальцами остро сложенных ладоней куда-то под ребра, с обеих сторон и немного вверх. Очень доходчиво. Ждать от Тимофея Кулябина комфорта и увеселения не приходится, его спектакли обычно – испытание для людей по обе стороны рампы, исследование потенциальной возможности цивилизованного диалога.
«Во многом это спектакль о пьесе, о том, насколько это великий и важный текст, который спустя сто лет при всей его известности все-таки можно увидеть заново», ─ считает Тимофей Кулябин. Постановка в «Красном факеле», на наш взгляд, именно честная попытка «увидеть заново», а не конъюнктурное трюкачество, в котором режиссера порой упрекают. Впрочем, это очень тонкая грань. Тимофей Кулябин решает бесконечную театральную шараду под названием «единство формы и содержания» со смелостью, упорством и вдумчивостью, заслуживающими уважения. Хочется верить, что рано или поздно пресловутое единство будет даваться просто, как дыхание.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ:
МАРИНА ГУЛИНА, исполнительный директор кондитерской «Наслаждение» (г. Новосибирск).
─ Я впервые попала на такого рода спектакль – с полным отсутствием речи актеров и с субтитрами вместо нее. Оказалось, такие испытания не по моему характеру: всю первую часть ощущала большой дискомфорт от растерянности – куда же смотреть? Читать ли текст на экране или разглядывать детали на сцене, и за кем из персонажей следить в первую очередь, чтобы не потерять нить действия – мне было сложно и непривычно со всем этим разбираться. Признаюсь, мои коллеги ушли с середины спектакля. Я же осталась до конца потому, что хотелось увидеть финал. А вот появление современных гаджетов – смартфонов, компьютеров – показалось мне грубым и инородным в этой классической истории, и лично для меня осталось необъяснимым.
АННА ТЕРЕШКОВА, начальник департамента культуры, спорта и молодежной политики мэрии города Новосибирска:
─ Честно говоря, я вышла со спектакля в состоянии человека, пережившего катарсис. Не могла говорить, была полностью поглощена впечатлениями. Это было удивительное чувство полного погружения в классику, каждое слово попадает прямо в тебя, проникает вглубь. После «Трех сестер» я могу смело говорить, что считаю Тимофея Кулябина гениальным режиссером и не соглашусь с теми, которые видят в его постановках лишь желание эпатировать публику. Это великолепный театральный эксперимент, который может буквально перевернуть жизнь зрителя. Небывалый накал эмоций, утрированная выразительность жеста, весомость каждого слова. Новый уровень осознания классического текста «Трех сестер».
WPBuild.Ru