Партия не место для дискуссий?

rightview

1. Читаю двух видных блоггеров. Один говорит: «Политическая конкуренция необходима. Наличие конкурирующих сил в конечном счете оздоровляет ситуацию» (Дмитрий Медведев в интервью «Ведомостям»).

Другой творчески развивает мысль и применяет её, чтобы описать удручающее бремя лидерства «Единой России», которая по неназванным причинам лишена достойного противника: «Конечно же, если нет оппозиции, то и двигаться-то провластной партии тоже некуда. Ведь если нет спарринг-партнера, то любой боксер начинает сдавать. Если он был чемпионом, то на КМС уже не потянет» (Павел Данилин в беседе с С. Белковским на радио «Финам ФМ»).

Таким образом, Данилин как единомышленник Медведева утверждает: в отсутствие реальной оппозиции «Единая Россия» «деградирует». Вместе с тем, хочешь не хочешь, деградирует и просто Россия, которую возглавляет правящая партия.

Интересно, можно ли где-нибудь увидеть признаки того, что это беспокоит руководство партии, оно же, собственно, и руководство страны?

И, если беспокоит, как вывести ЕР (и «просто Р.») из сферы влияния названного тренда?

2.

Задумаемся, каким образом в данном случае действует механизм деградации.

Проблема не в том, что партийному аппарату, который должен всеми правдами и неправдами выбивать победы партии в ходе избирательных кампаний, недостает достойного повода размять мускулы.

Единственная сильная партия управляет, по-определению, позволяя себе совершать много ошибок, которые при наличии альтернативы давно привели бы к её перемещению в разряд оппозиции. Но оппозиции нет, и партия фактически соревнуется на выборах сама с собой, с собственными ошибками. А слабо выиграть выборы при вот таких и таких провалах в управлении? Выиграли. Ну, хорошо, а если усугубить и расширить, тогда как?

Это своего рода спорт, упражнение в котором приводит в хорошую аппаратно-аполитическую форму. Стало быть, данный ракурс рассмотрения не выявляет проблем по крайней для одного из элементов тандема партия-страна. Однако самое интересное происходит дальше.

Говоря коротко, аппарат усиливается, и, по мере усиления, поддерживает и возглавляет тенденцию, которую мы пока назовём тенденцией к аполитичности. Его влияние в партии со временем достигает максимума. Но немедленно вслед за тем он начинает катастрофически терять эффективность.

Причина – основное свойство аппарата: он отчужден от смысла своего существования, а потому паразитичен, лишен внутренних источников активности и силы и не способен на самостоятельность. Аппарат, причастный смыслу действия и существования, превращается в элиту, а это уже в принципе другой способ организации правящего слоя.

Аппарат – всегда и везде – имеет обыкновение делать целью бесцельность. В течение определенного времени аппарат купается в бессмыслице как рыба в воде и стремится внедрить её всюду, где ещё заподозрены остатки смысла.

Он пытается возвести в цель своё лишенное цели существование, однако сталкивается с невозможностью этого, останавливается и разрушается. Но, забегая вперед, скажем, что уже на стадии торможения и застоя компенсировать его недоработки берутся частные лица. Там, где самоуничтожается аппарат, постепенно пробуждается элита.

3.

Важно отметить: механизм деградации запущен не фактом единственности сильной партии, а непосредственно теми же причинами, которые создают в стране такое положение вещей, когда в головах людей есть место только для одной «сильной партии».

Почему сильная партия только одна? Единственность сильной партии держится на национальной вере в то, что власть есть исключение из правила, правилом же является состояние отпадения от власти, внутренней вне-положенности по отношению к ней. Такая вера и такое состояние (точнее, такое состояние самосознания) исторически называются левыми. Показать, что все феномены «левизны» сводятся к этому состоянию самосознания, относительно несложно.

Левая вера в исключительность власти иррационально персонифицируется, создавая фигуру доверия и наделяя её противоречивым комплексом качеств, в котором воплощается народное самоотчуждение от власти, или – и это всё оно же – самоотрицание власти, присущее (пред)революционным режимам. 74 года (достаточно консервативного) политического строя, который жил революцией, молился на революцию, черпал в революции всё: вдохновение, легимтимность, основание для консерватизма, основание для динамики, – могли случиться только в России.

Россия уже сотни лет почти непрерывно (пред-/пост-) революционная страна. Она точно пытается жить революцией, жить отрицанием жизни. Но у этого забега от себя на выносливость, у этой игры с огоньком неизбежно есть свой временной предел, так же, как у другого стандартного вида «русской рулетки». Предреволюционный режим срывается в революцию. Левое ментальное самоотрицание власти продолжается катастрофически плохо в социальной и политической реальности.

Фигура доверия, образующаяся на этой странной почве – любопытный экземпляр. В её описании характеристики всевластия и безвластия непосредственно перетекают друг в друга. Это фигура, рождающая недоумение и бесконечно вёрткая, ускользающая от любых попыток определить её: то ли как ответственную за всё, то ли как не отвечающую ни за что, то ли как реальную, то ли как фольклорно-мифическую. Вся власть стянута к этой фигуре, но она исчезает в ней как в черной дыре, как пространство и время в точке сингулярности уравнений тяготения. В отдаленных же окрестностях именем далекого царя, поглотившего власть и смысл, воцаряются безвластие и бессмыслие.

Если партия единственная, то потому, что она держится на имени единственного лица (назначенного уникальным левой волей народа), персонифицирующего власть в вышеописанном значении. Что из этого следует? Лицо обессмысливает власть и партию власти как таковую, они становятся его внешним придатком, исчезающим с той же скоростью, с которой власть узурпируется и исчезает в сакральном центре безвластия. Отныне, полагаясь на лицо и именем лица никто ни за что не отвечает, никто ничего по существу дела не делает. Зачем, если бесконечно притягательное «лицо» всё равно всё «вытянет»? Более того, это даже необходимо, это практически предписано сверху – «ничего не делать» – чтобы дать лицу проявить себя в своей сущности благодатного «исключения».

Вот почему в той мере, в какой доминирует указанная тенденция, единственная сильная партия деградирует. Как и страна, она редуцируется к аппарату, и вместе с ним участвует в общенациональном процессе активного самораспада, то есть в воровстве (понятом метафизически, максимально широко).

Там, где нет правого отношения к власти, где её идея (принцип активности и смысл существования правящих структур) делегирована в сингулярность, в среде внешней (к этой сингулярности), погрязшей в своей убогости, учреждается воровство, расхищение власти, оформленное и регулируемое в образе аппарата.

Распад – неотвратимая трансформация состояния окрестностей точки, в которую стянута и в которой исчезает власть.

4.

О том, как эта левая идеология самоуничижения излагается в случае с партией (правда, обходя последствия, которые она вызывает), интересующиеся могут составить представление, ознакомившись с трудом Виталия Иванова «Партия Путина», изданным в 2008 г.

Глава, посвященная «триумфу» «Единой России», её победе на парламентских выборах 2007 г., содержит следующее описание «высшего пика» её развития: «…было решено проводить не партийную, а персональную кампанию, перенести акцент в агитации с партии на лидера списка». «Кандидатам было прямо предписано агитировать за Путина, а не за партию и тем более не за себя» (с. 297), пишет автор, и его, судя по мрачной торжественности стиля, распирает от гордости за партию, которой было оказано столь высокое доверие. Триумф партии, который заключался в том, что люди голосовали не за партию, а за Путина – это, конечно, образец левой апологетики, восходящий к самим истокам мышления определенного типа.

Объясняя, почему Путин не может совсем уйти в 2008 г., В. Иванов говорит: «потому что только он способен эффективно гарантировать сохранение преемственности курса, порядка и стабильности. И по этому поводу давно сложился широкий национальный консенсус» (с. 281). Оба последних предложения заслуживают разбора.

Обычно преемственность гарантирует тот, кому передают власть, а не тот, кто передает. «Гарантировать преемственность», никуда не уходя, можно только в кошмарном сне, потому что в чем же тогда заключается преемственность как таковая? Если лучший способ обеспечить преемственность – это никуда не уходить (что, фактически, изрек наш историк), то сказанное содержит значение, зловещее, как приговор. Таков специфически левый способ «гарантии»: гарантировать что бы то ни было, исключая его существование, то есть, по-просту отрицая. Не допустить преемственности как способ её гарантировать – конструкция, достойная расположиться рядом с вышеупомянутым «триумфом партии».

Переходя к «консенсусу», нетрудно заметить, что и тут всё очень странно. Почему консенсус диагностирован не вокруг собственно «курса», на чём вроде бы и следовало настаивать, но вокруг способа сохранения этого курса? Ведь, казалось бы, имей место реальный национальный консенсус относительно «курса», никакой особой заботы насчет преемственности курса не потребовалось бы. Нам же сама преемственность подается как проблема, которая требует всенародного консилиума, в итоге, после рассмотрения вопроса единогласно постановляющего: так нужен нам всем этот «курс», что, если только он нужен самому Путину, то пусть он держит его при себе, да сам его и хранит, коли приспичило.

Устами цитируемого автора говорит язык левого мышления. Его основной признак: в утверждении содержится конечное отрицание утверждаемого. Сказанное следует понимать с точностью до наоборот. Утверждение оказывается способом неявного отрицания.

5.

Казалось бы, подобная апологетика не оставляет от партии камня на камне.

В случае с партией, однако, всё не так грустно, как выглядит на первый взгляд. Особенно на фоне страны. И именно это дает надежду увидеть в партии способ «починить» страну.

Когда партия перестает работать, когда партийный аппарат, для которого очередные выборы – повод для воровства, проворовывается окончательно (как это произошло, например, в Новосибирске), за спасение утопающих берутся сами утопающие. Конечно же, не из аппарата, осененного благодатью коллективной безответственности, которую олицетворяет спасительная «фигура доверия». Из бизнеса. Из общественных организаций.

Аппарат делает всё от него зависящее, чтобы подорвать авторитет «фигуры доверия» (осуществляя тем самым логику самоуничтожения власти, выносящей себя за скобки, исчезающей в сингулярности), прицепом к которой до поры до времени выигрывала партия. Аппарат делает всё, чтобы подорвать авторитет партии (потому что ему нечем интересоваться авторитетом партии, у него нет органа для восприятия реальностей такого рода, нет органа для восприятия «идей»). Времена меняются; в какой-то момент выясняется, что ни аппарат, ни партия, ни «фигура доверия» доверия электорату, в общем-то, не внушают. Тогда решение проблем валится на плечи тех, кто пришёл в «партию власти» из других сфер жизни, а это значит, из других сфер власти, которые пока ещё сохранились, и готов привнести оттуда ростки иного, не аппаратно-сингулярного представления о ней (власти). Они решают личные вопросы, но выручают партию, и, как об этом говорилось здесь и здесь, при благоприятном стечении обстоятельств способны стать элитой, контролирующей аппарат.

Когда-нибудь эти люди поднимутся в собственных глазах настолько, что, получив инициацию в процессе строительства правящей партии и миновав этот этап, начнут идентифицировать как своё дело власти. Тогда в обществе появится элита, на которую могут опираться первые лица государства.

Когда-то Сталин титаническим личным усилием из подсобных материалов создал на территории Российской империи муляж государства в натуральную величину. Однако при всей своей предусмотрительности доктор Франкенштейн из Гори забыл сделать самую малость: создать элиту, самовозобновляющийся и самоутверждающийся слой носителей идеи власти – то единственное, что могло оживить макет.

Сталин открыл для себя, что кадры решают всё, и даже продемонстрировал редкую проницательность, расставляя их, но он так и не сформулировал принцип их подбора и преемственности, унеся с собой в могилу тайну того, кто и как должен был приводить в движение задуманную им машину. Он оставил после себя в верхах разрозненных, растерянных функционеров, блуждающих в потемках относительно сущности самих себя. Как устроена машина, все знали. Как (должна быть) устроена система управления ею, команда людей, которая успешно работала при жизни творца и должна была работать ещё столетия, не знал никто.

Во времена не столь отдаленные Путин личным усилием «предотвратил распад России», задержав на этом свете кое-что из уцелевших и пока ещё не растащенных останков сталинского муляжа. Но – и почему в России всё время так? – он тоже забыл про самое главное. Заново собранная, наспех сколоченная конструкция, надеялись в ту пору, заведётся с полпинка и жить – будет. Достаточно скрепить её гвоздями, и она уже «работает». Согласно принятому воззрению оживляют гвозди, не люди; кадры же какие угодно сгодятся, будучи подобранными по самому случайному признаку, ну и тогда уж, при прочих равных условиях, предпочтение, как в случае с рубашкой, отдается критерию близости к телу. За питерским кадровым решением, поделившим население страны на «тех» и «этих», скрывается не уважение, а презрение к людям, не слишком высокая самооценка «человеческого фактора».

Действительно ли Медведев также не понимает, что единственная серьезная задача, через решение которой он может войти в историю, – основать не «институты» типа Сколково, а институт людей, людей определенного типа? Кто станет лидером и основоположником российской элиты? Вот это и впрямь интересно.

6.

Так мы возвращаемся к нашим блоггерам. Медведев говорит о пользе конкуренции. Данилин говорит об отсутствии конкуренции вне партии. Какой отсюда вывод? Он прост. Вывод – это императив: конкуренция внутри партии.

Только таким образом можно остановить деградацию партии, у которой нет конкурентов извне. Только так можно содействовать возникновению среды, благоприятной для культивирования иного, не левого отношения к власти, сначала внутри партии, а затем и вне её.

Когда-то это вызовет к жизни реальную многопартийность – состояние политической системы, характеризующееся тем, что граждане страны решатся позволить себе больше, чем одну сильную партию. Но, как обещает нам Данилин, «Единая Россия» при этом не проиграет.

Нельзя сказать, что внутри «ЕР» совсем нет конкуренции. Она присутствует на низовых уровнях. Но это очень редко образец честной конкуренции, реальной политической дискуссии и политической борьбы по правилам. Чаще всего, как и «снаружи», как и вне партии, вопросы в русле аппаратных обычаев решаются «наверху». Решить вопрос – значит «занести» его «куда надо», правильно подъехать к вышестоящему начальству со всеми втекающими и вытекающими последствиями. Но если «снаружи» это пока, условно говоря, «нормально», то внутри партии, которая объединяет лояльную протоэлиту, которая должна быть «впереди», это должно восприниматься как анахронизм. Ведь предполагается, что партия должна быть плавильным котлом, в котором «протоэлита» преодолевает худшее из «наследия прошлого», школой для выработки политических навыков и политического мышления, отличающих реальную элиту.

Здесь уже цитировался текст, в котором можно прочесть, как новосибирской организации партии не разрешили самостоятельно подобрать себе чиновника для руководства текущей работой, председателя исполкома: место занято человеком, который делает на нём свой бизнес и не забывает делиться. С какой угодно точки зрения это просто смешно. Откуда возьмутся «политический класс», «правящий слой» и т. д. и т. п., если на 11-м году жизни отделению «сильнейшей партии» страны нельзя самостоятельно сделать даже это? «Класс» и «слой» прилетят к нам с Луны? Или из-за океана?

Система единороссовских партийных клубов – несомненное достижение. Знакомясь с ним, чувствуешь искушение предположить: так вот что имел в виду автор легендарного изречения «парламент не место для дискуссий», кто бы его ни произнёс (если вообще кто-то произнёс). К сожалению, влияние клубов на позицию фракции, а также управляющих органов «ЕР» минимально. Экспертный обмен мнениями, каким бы глубоким и интересным он ни был, и реальная политика разведены. Участники клубных заседаний в чём-то усердно убеждают друг друга, чтобы затем выйти из аудитории и узнать, как они на самом деле будут официально «думать» и голосовать по повестке дня.

Партийная дисциплина абсолютно необходима, подвергать её сомнению – нелепость. Однако в условиях отсутствия внутрипартийных «демократических процедур» мнение, даже если оно экспертно обосновано и доведено до членов партии, ничего не значит. А следовательно, зачем бесплодно тратить время и силы, зачем трудиться в «обоснованиях»? Проще не заниматься ерундой. Вот ещё одна грань многостороннего процесса, обратного развитию.

Лужков, при всей противоречивости своих достижений, мог занять в «Единой России» достойное место лидера, который обладает несанкционированным правом высказываться по наиболее серьезным темам, не впадая при этом в пропагандистские банальности, предназначенные для тиражирования. Грехов за ним не больше, чем за другими вождями, но они и ни для кого не повод изображать вид, что во рту вода, а в голове опилки.

Подумаешь, поконфликтовал мэр с президентом. Президент же у нас модернист, современный человек, должен особо ценить тех, кто готов отстаивать собственную позицию по поводу происходящего в стране, а не повторять попкообразно любые колебания «линии партии».

Если бы Лужкова не было, его надо было бы придумать и инсценировать. Вместо того додумались инсценировать его отсутствие. Нашли предлог – он де нарушил священное единство, то самое, запротоколированное в названии партии, с таким трудом обретенное, рассказывал нам Алексей Чадаев. Но ведь партия называется «Единая Россия», а не «Единый Медведев». Лужков – не Медведев, но и он тоже – Россия. Очень странным выглядит «единство», в которое не помещается «ничего лишнего», кроме единства Путина с Медведевым, да и то уже с трудом. Какое же это единство России? Это единство без России. Чадаев напрасно исполнял долг по его защите, оно не соответствует партийной идеологии.

Важно отметить, что это различие интерпретаций носит принципиальный характер и восходит к основным понятиям, которые используются в данном тексте: «элиты» и «аппарата». Единство элиты – это единство в многообразии, единство, которое допускает и поощряет многообразие внутри себя. Аппаратное понимание единства выносит многообразие за скобки, где оно принимает дикий характер воровства и бунта, плавно перетекающих друг в друга.

Идём дальше, перечисляя проблемы. Достаточно часто решающее слово в партийных вопросах делегируется первым лицам региональной исполнительной власти. С тех пор, как губернаторы выведены за рамки публичного политического поля, трудно оценить, лучше это или хуже. С одной стороны, такое положение вещей может свидетельствовать о полном обессмысливании статуса «ЕР» как политической структуры и растворении её уже даже не в собственном, а в глобальном административном аппарате. С другой стороны, губернатор, рекомендованный партией на пост главы субъекта федерации, рассматривается как её политический лидер на территории, морально и фактически ответственный за её рейтинг и влияние.

К сожалению, придерживаться такого взгляда мешает тот факт, что губернаторы часто лишь формально чувствуют себя обязанными партии за своё выдвижение. По-прежнему находит приверженцев вера в то, что выбор делается в другом месте, тогда как партия нужна, чтобы задним числом надувать щёки и развешивать вокруг принятого аппаратного решения лапшу пропагандистского характера, пускать пыль в глаза электората и изображать демократию «как у них».

7.

«Единая Россия» – площадка для упражнений в пиаре и выборных технологиях или площадка для практической подготовки политической элиты настоящего и будущего? Ответ на этот вопрос имеет больше веса при планировании модернизации страны, чем все наукограды, вместе взятые и умноженные на Сколково. Однако лица, способные проявить политическую волю и добиться надлежащего отношения к партии, нашли себе занятия «поважнее». Володин отправился в правительство на сакраментальную должность «руководителя аппарата». Сурков теперь чуть только не квантовый физик.

Почему ответ на вопрос, названный выше, важнее? Потому что люди важнее, чем гвозди, которые они забивают. Не надо делать из людей гвозди и даже мечтать об этом, это нерационально.

Самовозобновляющийся и самоутверждающийся слой людей, которые способны управлять страной, большим жизненным целым: вот историческая цель, оправдывающая любые средства, поскольку лишь её достижение позволяет оставить средства на положении средств и не дать им самим безуспешно пытаться стать целью.

Некоторые думают, что главное не элита, а нация. Но нации ещё нет, а они уже есть. Всё начинается с элиты, даже нация.

Судя по всему, оптимальная конструкция власти выглядит в сравнении с нынешней с точностью до наоборот. Некто – президент, гарант «стабильности», каковой привычно ничего не делает. Ну или, точнее, делает заявления и занимается только самыми важными и неотложными занятиями по укреплению российской государственности: ездит на байке, летает на вертолете, демонстрирует торс, и т. д., то есть совершает ритуальные действия, рассчитанные на электорат. Некто – премьер-министр и лидер правящей партии – занимается тем, что строит реальную систему власти, опираясь именно на «Единую Россию», как публичную структуру, объединяющую элиту (потенциально), и постепенно исключает иные, левые, аппаратно-технические инструменты управления, применяемые из-под полы, чье существование связано с необходимостью воздействия извне на бессмысленную аполитичную массу (такие, например, как администрация президента). Между прочим, можно добавить в шутку, такая конструкция устойчивее ещё и потому что она более традиционна: монарху в архаическом сознании надлежит быть не «деятельным», а «ритуально деятельным», что совсем не одно и то же. Его «деятельность» – иного порядка.

«Путинское большинство» «униженных и оскорбленных» в 90-е годы, в 2000-е «получивших надежду» на халяву – это очень опасное, перманентно революционное явление. После того, как оно было создано вследствие управленческих ошибок путинского проекта 1999 – 2003 гг., оно не рассосётся безболезненно и в мгновение ока. С ним нужно работать, его нельзя бросить без внимания. Народное большинство волнуется по поводу своего места под солнцем, но имеет обыкновение считать, что от народных волнений по этому поводу всё само собой и образуется в лучшую сторону, тогда как если присмотреться, в долгосрочной перспективе жизнь улучшается лишь от реформаторских усилий над собой, не от буйства желаний. Спасает то, что этому большинству пока даже волноваться лень, но спасает с оговорками, у данного преимущества есть оборотная сторона: лень – она ведь с большинством и на работу ходит. Экономика наша от этого не выигрывает.

Если задача – вытеснить аполитичное по сути «путинское большинство» из политики и «рассосать» само его понятие, уменьшив его влияние в экономике, то должно быть что-то, что можно ему противопоставить. Это не «меньшинства», как сказал Павловский, это именно концепция элиты, открытая и гласная, не «конспирологическая», не «вытащенная из-под полы», как я назвал это немногим выше, но публичная, основанная на принципе «может присоединиться каждый, кто готов это сделать»: каждый, кто готов участвовать во власти, вместо того, чтобы тупо ныть, «волноваться», бунтовать и материться в адрес власти в интернетах, злобно сидя на обочине.

Это – партия. У неё могло бы быть хорошее будущее.

Источник: " Партия не место для дискуссий?"